Ее вопрос сразил меня «простотой» – это было единственное, о чем я не подумал.
– Нет… Бабуля, как думаешь, что делать?
– Позвони деду. Может он что-нибудь подскажет.
Звонок деду ничего не дал. Наиболее пригодным для употребления был совет позвонить в облздрав.
В приемной облздравотдела долгое время никто не брал трубку. Наконец, раздалось долгожданное: «Алё!». Трубку взяла женщина.
– Здравствуйте! Меня зовут Антон Борисов. Завтра я должен ехать на лечение в Москву. Мне нужна ваша помощь.
– А чем мы можем вам помочь? Вы едете на лечение? Так езжайте и все.
После этих слов я не знал, что мне делать, плакать, смеяться, разговаривать дальше или немедленно повесить трубку.
– Дело в том, что в облздраве мне уже помогли – оплатили билеты на поезд для меня и двух сопровождающих, потому что я не могу ходить. Но сейчас я не знаю, как смогу завтра добраться до поезда. Понимаете, я только лежу, переносят меня на носилках, а с ними в такси я просто не влезу… (Да и не было у нас с бабушкой денег на такси.)
– И чем мы можем помочь?
– Мне нужна машина, наподобие скорой помощи.
– Нужна? Звоните в скорую и решайте все вопросы с ними.
Еще два часа общения по телефону с различными маленькими, средними и большими начальниками в скорой помощи дали, наконец, результат. Мне пообещали, что завтра, к восьми утра, автомобиль с носилками подъедет к нашему дому и довезет меня до железнодорожного вокзала.
– А дальше, как знаете, – закончил разговор человек, сообщивший мне эту приятную новость.
После такого «телефонного марафона» и общения с десятком разных людей думать о том, что может быть «дальше» совершенно не хотелось. Я был уверен только в одном – завтра я уеду.
«Переломное» путешествие
Как мне пообещали, на следующее утро водитель «скорой помощи» позвонил в дверь, и конечно же, все мы были готовы. Я лежал, наглухо прикрученный ремнями к носилкам, и рисовал в воображении пугающие картины, как мы идем по узким проходам. Но моим фантазиям оказалось далеко до реальности, с которой мне пришлось столкнуться.
– Бабуля, до свидания! – я очень внимательно посмотрел на нее, пытаясь запомнить родное лицо. Мне всегда говорили, что рот у меня очень похож на бабушкин. Конечно, у моего отца такой же рот, и мой рот похож на отцовский, но – «вначале была бабушка». Последний раз я общался с Еленой Антоновной. Моя дальнейшая жизнь сложится так, что больше я никогда ее не увижу.
Скорая привезла нас на вокзал. До посадки на поезд мы обретались в медпункте. Я очень хотел пить, потому что с самого утра не брал ни капли жидкости в рот и накануне постарался поесть лишь то, что ни при каких обстоятельствах не могло вызвать расстройства желудка. Во время моих перемещений в пространстве приходилось подвергать свой организм разнообразным воздержаниям: потреблять минимум жидкости, а пищи, самой простой, – микроскопические дозы. Жажда усиливалась, но было неясно, когда настанет момент, удобный для того, чтобы дедушка или Виктор дали мне обычную стеклянную банку, служившую писсуаром. Лучше было потерпеть. Не засохну.
Наконец, убегавшая куда-то медсестра вернулась со словами: «Берите его…» – и пояснила, что она договорилась с проводниками нашего вагона: меня впустят в купе еще до того, как начнут запускать на посадку остальных. Нам это было очень удобно, поэтому дед и Виктор взялись за носилки. Путешествие началось.
Конструируя носилки, я пытался предельно их минимизировать, чтобы в проходах они сильно не наклонялись. Однако то, что носилки были узкими, а ручки короткими, сильно мешало при ходьбе. Особенно доставалось деду. Он взялся нести со стороны «самой легкой моей части» – со стороны ног, но то и дело просил остановиться и передохнуть. Мы останавливались пять или шесть раз, пока шли по перрону. А когда, наконец, дошли до нашего вагона, и я увидел вход в него, меня охватила паника.
Вход был немножко, совсем чуточку уже носилок и, проходя в него, не надо было сильно наклонять их. Но сразу за входом следовало пройти в двери, ведущие в вагон, для чего носилки наклонили почти вертикально. Так и несли до нашего купе, которое оказалось самым дальним. При этом я кричал, чтобы «носильщики» постарались не прижать меня к стене.
Я кричал что-то еще. И от боли, потому что ко времени вноса моего тела в купе заработал пять переломов. Три ребра сломались оттого, что в момент переворачивания носилок набок, ремни, привязывающие меня, так сильно впились в ребра, что те только хрустнули. Нога сломалась после того, как повисла под собственной тяжестью, потеряв опору в момент наклона носилок. А вот перелом руки для меня так и остался загадкой. Может быть, я просто очень сильно пытался удержать ногу, падающую с носилок? Все мои самые кошмарные ожидания оказались далеки от реальности. Воображаемое померкло перед тем, что произошло на самом деле. И потому я кричал не только от боли, но и от страха.
Меня внесли в купе и положили на нижнюю полку. Я вздохнул с огромным облегчением – мои мучения наполовину кончились. Наполовину, потому что предстоял еще путь в обратном направлении, вынос меня из вагона. И о том, что меня ожидало в Москве, я начал думать сразу, как только меня освободили от ремней и все расположились в вагоне.
Мы ехали в поезде, который назывался «Лотос», это скорый фирменный астраханский поезд, курсирующий до Москвы и обратно. Я впервые находился в нем и пытался понять, почему он считался более комфортабельным по сравнению с другими. Каких-то особых удобств не замечалось. Впрочем, последний раз я ездил на поезде тринадцать лет назад и уже почти ничего не помнил. Сравнивать было не с чем.
Мои попытки уснуть ни к чему не привели. Дело было не только в боли. Хотя она сильно беспокоила, но после часа, потраченного на поиски удобного положения, я, наконец-то, нашел позу, в которой чувствовал боль только при потряхивании вагона на особо неровных стыках рельс. Я никак не мог уснуть от напряжения, бесконечного прокручивания в мозгу картины, как меня выносят из поезда и как, повернув голову на бок, я вижу пол вагона и ноги несущих меня деда и Виктора… Жуть.
В вагоне стояла жара, проводники топили так сильно, что в нем можно было находиться без одежды. Я попросил Виктора открыть окно. Оно было заклеено и приготовлено к зиме. Но появилась идея – в Москве меня можно вытащить через окно. Эта мысль настолько мне понравилась, что я начал понемногу уговаривать Виктора и деда, чтобы они попросили разрешения у проводников открыть наше окно. Увы, они не захотели.
Я смотрел на пробегающие за окнами деревья, пытался читать названия станций, мимо которых мы проезжали: знаком был только Саратов. Мы ехали, а я чувствовал, что не просто еду из одного города в другой, это начинается новый этап в моей жизни.
Впервые я ехал в больницу, точно зная, что со мной хоть что-то, но обязательно будут делать. На этот раз никто меня не обманет, я еду лечиться, меня будут оперировать, и, конечно, я могу не пережить этой операции. Это пугало меньше всего. Руки мне отказывали, и я ощущал себя в то время наполовину мертвым. Я не хотел больше жить в таком состоянии, но и умирать как-то не очень торопился. Особенно теперь, когда забрезжила надежда.
