– Я ничего не вижу.
– Ты очень много крови потерял, потому что пришлось делать сразу всю руку. Крови мы тебе много влили. Почти что обновили всю, – он помедлил. – Руку я тебе все-таки выправил. Вот только боюсь, что нерв задел. Невозможно было по-другому. Ты же помнишь, в каком состоянии она была? Сложена вдвое, пополам. Теперь ты ее не узнаешь.
Зацепин говорил и говорил. Я впервые видел его в таком состоянии. Видно было, что он неимоверно устал и в то же время очень доволен.
– Я помню. А она ломаться больше не будет?
– Ты знаешь, что собой представляют твои кости? Это что-то вроде хряща у курицы. Я тебе в руку железные штифты вставил. Не думаю, что они сломаются, – он улыбнулся. – Попробуй, пошевели пальцами!
– Не могу, – я сделал несколько попыток. У меня ничего не получилось, только рука стала болеть еще сильнее.
– Пальцы тоже не чувствуешь?
– Нет.
– Нерв восстановится. Придется потрудиться, но он обязательно восстановится. Как только из реанимации переведут в палату, начнешь заниматься с физиотерапевтом, – говорил он очень уверенным голосом. Я верил ему.
– Больно очень.
– Сейчас попрошу медсестру вколоть тебе обезболивающее.
– Спасибо, вам, большое, Сергей Тимофеевич!
– Я пошел домой. Смотри мне, больше не умирай.
– Не, больше не буду. Постараюсь, – разговор отнял у меня последние силы. Я в изнеможении закрыл глаза. Лишь на мгновение почувствовал укол, который сделала медсестра.
В ту ночь я то приходил в себя, то погружался в состояние, когда сознание полностью отключалось. Мне казалось, что времени с момента моей операции прошло очень много. Когда я пришел в себя окончательно, то оказалось, что прошло всего лишь несколько часов.
Я открыл глаза и увидел стоящую рядом медсестру. Она что-то делала, при этом я ощутил, что бедро правой ноги чем-то сжимается.
– Что вы делаете? – я говорил очень тихо, потому что вокруг стояло глубокое безмолвие, нарушаемое только едва слышимым жужжанием и пиканьем каких-то приборов. Впрочем, я был настолько слаб, что даже при всем желании не смог бы говорить громче. Вдобавок мое горло болело, как будто совсем недавно его потерли наждачной бумагой.
– Я тебе измеряю давление.
– На ноге?
– Да, на ноге. А где еще это возможно у тебя? – она как будто улыбнулась.
Я много раз видел, как больным измеряли давление, при этом манжету тонометра всегда накладывали на руку. Мне давление практически никогда не измеряли. Заболевание не позволяло. Попытки были, но как только в манжету накачивали воздух, она начинала сжимать и давить мои кости. Я кричал от боли, и все заканчивалось тем, что манжету снимали, так ничего и не измерив.
Я ощутил, как сдавливаются мышцы ноги. Было больно и страшно, вдруг манжета все-таки расплющит мое бедро.
– Сколько сейчас времени?
– Два часа ночи.
– Мне вчера операцию делали?
– Да. Уже вчера.
– Значит, я выжил? Пережил операцию?
Она посмотрела на меня с усмешкой.
– Ну, если бы не те, кто тебя оперировали, то и не выжил бы. Тебе Сергей Тимофеевич рассказывал, что случилось?
– Он что-то шутил о том, что я умирал и что-то еще…
– Он совсем не шутил. Можешь считать, что ты во второй раз родился. Он из-за тебя здесь надолго задержался, ждал, пока ты придешь в себя, – она снова улыбнулась. – Ладно, спи. Тебе обезболивающее нужно колоть?
Я попытался понять, болит ли у меня рука. Рука болела, но боль была где-то очень глубоко: тупая, нудная, раздражающая.
– Угу. Уколите меня, и я посплю.
– Вообще-то два часа назад я тебе уже делала укол. Так что еще не время. Но так как ты после операции, то – уколю. Чтобы ты успокоился.
– Хорошо. Вам же лучше. Я засну, и вас дергать не буду.
– Да ты и так не сильно дергаешь.
Через некоторое время она подошла со шприцем и впрыснула содержимое прямо в трубку с капельницей, которая была введена в мою вену. Я опять провалился.
В эту ночь я еще несколько раз приходил в себя и вновь терял сознание. При этом постоянно ощущал рядом какую-то суету, люди что-то говорили, я слышал обрывочные фразы.
– Как давление?
– Дефибриллятор!
– Давление в норме.
– Пока жива.
Приходя в себя и вновь проваливаясь во тьму, я думал о том, что, как только мне станет немного лучше, нужно непременно узнать причину этого шума. Я понимал, что кто-то слева от меня умирает и этого «кого-то» пытаются спасать, но открыть глаза и попытаться выяснить, что же там происходит – не было сил.
Очнулся я оттого, что кто-то прикасался чем-то очень холодным к моей левой руке. Я повернулся. Та же самая медсестра, с которой я как будто совсем недавно разговаривал, пыталась укрепить во мне термометр. У нее это не особо хорошо получалось.
– Держи!
– Уже утро?
– А как ты это определил?
– Вы же только по утрам температуру меряете.
– Я тебе ее каждый час измеряю, – она улыбнулась. – Да, сейчас утро. Скоро врачи на работу придут. Как ты себя чувствуешь? А то профессор уже несколько раз звонил, о тебе спрашивал.
– Я? Хорошо. Передайте ему, что я скорее жив, чем мертв, – в этот момент я вспомнил подвернувшуюся откуда-то цитату. Я, правда, чувствовал себя совсем неплохо. Если бы только не слабость.
– Шутишь? Значит, чувствуешь себя хорошо. Так и передам.
Она отошла. Силы опять меня покидали. Слабость была такая, что малейшее действие, требующее не очень большого напряжения, даже простой разговор, вгоняли меня в забытье.
В очередной раз открыв глаза, я увидел профессора Зацепина, стоящего прямо надо мной.
– Ну, как ты сейчас себя чувствуешь?
– Хорошо. Только слабость.
– А что ты хочешь? Мы тебе вчера столько крови влили… Но температура у тебя почти нормальная. Посмотрим, когда тебя можно будет перевести в палату. Понаблюдаем пока здесь.
Он вышел. Комната, в которой я находился, была ощутимо больше моей палаты. В ней стояло несколько кроватей, отгороженных ширмами. Слева ширмы не было. Левосторонний обзор всегда представлял для меня проблему. Для того чтобы хорошо видеть, я пристраиваюсь так, чтобы объект наблюдения находился справа от меня. В результате этой многолетней привычки я без труда могу повернуть голову вправо. Но если возникает необходимость повернуть ее влево, то я могу это сделать с большим трудом, и то лишь до половины – мышцы шеи не позволяют. Все же я попробовал. Было интересно узнать, кто тот, за чью жизнь боролись врачи во время моего полубеспамятства? Видимо движение получилось очень резким. Рвущая боль пронзила плечо. Я вскрикнул и поспешил вернуть голову в исходное положение. Немного успокоившись, пригляделся к прооперированной руке. Марлевая повязка наполовину была коричнево-рыжего цвета. Я понял, это высохшая кровь намертво приклеила меня к носилкам и не давала повернуться.
