Жесткая тоталитарная государственность Страны Советов, его воинствующая идеология, способствовали именно такому отношению простых людей к гражданам с ограниченными возможностями. Последних как бы не существовало. Их не было на улицах, в магазинах, в кинотеатрах, в библиотеках, на стадионах. Их не было нигде. Семьи, имеющие дома детей с инвалидностью, мало отличались в этом отношении от моей семьи. Психологические, материальные, бытовые трудности у всех были одинаковы. Семьи, имевшие близких, нуждавшихся в опеке, оказывались предоставленными сами себе и несли это как крест, который следует нести незаметно и не мешать другим, неограниченным в возможностях людям, идти с поднятой головой к светлому будущему.
В последующей жизни я много раз оказывался в ситуации, когда очередной новый знакомый признавался: «Знаешь, Антон, а я сначала был уверен, что ты того, – с тараканами, – и смеясь крутил пальцем у своего виска. Я тоже смеялся. Иногда.»
* * *
В этот же день после посещения меня Леной и Ольгой пришла физиотерапевт. Начались сеансы лечебной гимнастики. Нерв, задетый на операции, требовал срочного восстановления. Я не чувствовал прооперированную руку, и физиотерапевт сама сгибала и разгибала пальцы, возвращая, как говорят специалисты, функциональную подвижность моей бесчувственной конечности.
Бедро Воротилина
– Воротилин Анатолий Иванович, проездом из Тольятти, – представился он, зайдя в палату и небрежно кинув дорожную сумку на пол возле кровати, на которой еще день назад лежал выписавшийся Исмаил.
– Можно просто Толя, – добавил он, явно рассчитывая сразу «вписаться» в коллектив. Был он крепко сбит, лысоват и жизнерадостен: классический сангвиник, на вид – около пятидесяти. Он казался совершенно здоровым, если бы не сильная хромота и трость, на которую он опирался.
Сразу заприметив неровность походки, я покосился на его ноги и поразился: правое бедро Анатолия Ивановича было значительно толще левого. Оно выглядело таким объемным, что казалось, брючина вот-вот с треском лопнет по швам.
Большинство из перележавших в нашем отделении пациентов попадали сюда, пройдя через необъятное поле врачебных ошибок, неправильных диагнозов и бесполезных процедур. С Анатолием Ивановичем было по-другому. Он являл собой яркий пример русского головотяпства: постоянно откладывал поход к врачу, оправдываясь то нехваткой времени, то неотложными делами.
Такое наплевательское отношение к собственному здоровью характерно, как я убедился, для многих жителей России. В поликлиниках, стационарах, в родильных домах пациенты очень часто сталкивались с равнодушием, профессиональным цинизмом, переходящим в хамство, некомпетентностью, приводящей к диагностическим ошибкам, и чаще частого с необходимостью субсидировать из своего кармана «бесплатную» медицину – все это не вдохновляло рядового гражданина на заботу о собственном здоровье. В массе своей простые люди старались держаться подальше от районных объектов здравоохранения и откладывали поход к врачу до последнего: «Поболит и перестанет, а с врачами только свяжись», – часто можно было услышать в ответ на совет посетить поликлинику.
В итоге, когда Анатолий Иванович впервые обратился в свое районное медучреждение, ошалевшая от вида распухшего бедра дама-терапевт сразу послала его на… обязательную в то время для каждого жителя СССР диспансеризацию. Две недели Воротилин сдавал все положенные в таких случаях анализы, проходил флюорографию, проверял зрение и слух… После изнурительного забега по непрофильным специалистам, терапевт, наконец, дала ему разрешение посетить ортопеда. Тот сразу поставил диагноз – саркома бедренной кости.
– И на хрена я двенадцать дней в очередях сидел? – посмеивался впоследствии Воротилин. – Я от рака загибался, а они у меня яйца глистов искали…
С этим Анатолий и попал в ЦИТО. Диагноз был, конечно же, еще тот – практически приговор. Но Анатолий Иванович вел себя, как ни в чем не бывало. Любимой и единственной темой разговоров у него были женщины. О них он мог рассказывать много, длинно, очень романтично и всегда с неизменной мечтательной полуулыбкой. Надо полагать, что он женщинам тоже нравился, потому что очень часто его вызывали к телефону, а приходя с подобных телефонных «свиданий», он постоянно упоминал женские имена. Причем всегда разные.
Для Сергея Тимофеевича диагноз, поставленный Анатолию, был большой неожиданностью. Уже на первом обходе Зацепин сказал, что такого не может быть – симптоматика не та.
На втором обходе было решено, что кость необходимо удалить целиком и заменить ее эндопротезом, с двумя суставами – коленным и тазобедренным. Сложность операции заключалась в том, что кость сильно разрослась и могла «обнять» бедренную артерию. Поэтому бедного Анатолия Ивановича в течение полутора месяцев исследовали вдоль и поперек, даже вводили в кровь радиоактивные препараты – для глубокого рентгенографического исследования.
Вторая сложность – природа опухоли. Узнать это до операции не представлялось возможным. Обычно больным делали биопсию, брали на анализ кусочек ткани и проводили исследование. В случае с Анатолием Ивановичем это было связано с риском непрогнозируемых осложнений. Поэтому до операции Зацепин не был уверен в ее благополучном исходе.
* * *
Утро, когда Анатолия Ивановича увезли в операционную, ничем не отличалось от обычного. После завтрака каждого ждали определенные процедуры. Ко мне, как это происходило теперь каждый день, пришла физиотерапевт Татьяна Владимировна и минут сорок заставляла меня сжимать и разжимать пальцы на прооперированной руке. Небольшие достижения у меня уже имелись. Понемногу пальцы начинали обретать чувствительность, и я пытался ими работать. Хотя все это вызывало боль и достигалось неимоверными усилиями.
В первые дни Татьяна Владимировна сама сгибала мои пальцы, чтобы в них сохранялась гибкость, и суставы не застаивались. Суставы имеют такое нехорошее свойство: если в течение какого-то времени они не работают, то в них образуется контрактура. Они зарастают хрящевой тканью, и после этого заставить их работать становится еще сложнее.
Сергей Тимофеевич, когда подходил ко мне, первым делом спрашивал про мои пальцы. Было видно, что он переживает из-за поврежденного при операции нерва. Мне очень хотелось его обрадовать, и поэтому, когда Татьяна Владимировна уходила, я продолжал работать с этой рукой самостоятельно. В начале занятий мне принесли маленький кусочек обыкновенной губки. Она теперь постоянно находилась у меня под ладонью, и практически все время я пытался мять эту губку. Сначала я давил ее всей ладонью, потом постепенно начал сминать пружинящий кусочек пальцами.
Так, в ожидании Анатолия Ивановича подошло время обеда. Мы услышали грохот тележек, развозящих еду. Обед был в самом разгаре, когда в коридоре раздался какой-то непонятный, совершенно не больничный шум. Кто то стремительно и увесисто перемещался по направлению к нашей палате. Мы оторвались от тарелок и повернулись на звук. Происходило что-то неординарное.
В дверном проеме внезапно мелькнуло разгоряченное зацепинское лицо. Не останавливаясь, он подлетел к моей кровати.
