Я конечно же расстроился, но досада моя не была ни глубокой, ни очень долгой. По телевизору, как и каждую новогоднюю ночь, показывали «Голубой огонек». Посмотрев его несколько минут, я благополучно заснул. Проснувшись утром, я обнаружил себя на полу родительской спальни. Выше, на кровати сопел отец.
Мать рассказала, как, вернувшись от соседей, куда она с моей сестренкой пошла, продолжать встречу Нового года, застала нас с отцом спящими, после чего отвела старшего в спальню и попросила младшего перебраться вслед за родителем. Я ничего не помнил.
После этого я пил спиртное еще несколько раз, но это было уже вино. Все эти несколько раз мои «пьянки» заканчивались одним и тем же: выпитое выходило наружу, доставляя большие неприятности моему желудку и голове. Учитывая этот горький опыт, я сделал вывод, что мой организм не совместим со спиртным. После чего принял решение не испытывать больше судьбу и не употреблять вина в будущем. На водке я также поставил большой и жирный крест.
Однако для коньяка было сделано исключение. Не скажу, что получал какое-то особое удовольствие от употребления этого напитка, но отвращения, подобного «водочному», я от него не испытывал. И запаха клопов, о котором говорили «знающие люди», в коньяке я не ощущал. Скорее всего потому, что до сих пор не знаю, как пахнут эти постельные кровососы в раздавленном состоянии.
* * *
Вот об этом своем, весьма небогатом, алкогольном опыте я и рассказал когда-то Анатолию Ивановичу. А он запомнил. Такое проявление внимания к моей персоне подкупало.
– Ну, налейте мне тоже… Только совсем немного.
Я по-прежнему чувствовал сильную слабость, к тому же с утра почти ничего не ел, если не считать маленького кусочка хлеба и стакана сладкого чая. Анатолий Иванович налил мне немного жидкости в «чашку» и поставил ее рядом. Затем, оценив ситуацию и поняв, что ему одному оставшегося в бутылке напитка будет более чем достаточно, он еще раз оглядел всех находящихся в палате.
– Кто со мной выпьет за то, чтобы, если и встретиться, то – лучше не здесь?
Однако на его призыв никто не откликнулся. Абдул Гани посмотрел на Воротилина с некоторым сожалением.
– Я не пью крепкие напитки. Нам нельзя.
Это вовсе не означало, что Абдул Гани не пил совсем. Гани не был слишком правоверным и, когда угощали, не отказывался. Видимо, в тот момент он решил, что коньяк для подобной ситуации – это слишком.
Мы выпили. Анатолий Иванович, посмотрев еще раз на то, что осталось в бутылке, вылил почти все в свой стакан.
– А это, я тебе долью. Здесь совсем немного. Не хочу пить один. Как алкоголик выгляжу, – говоря это, он выплеснул остатки коньяка в мою чашку.
Высосав из нее все содержимое, я почувствовал, как радостное тепло разливается по моему ослабленному операциями телу. Я начал прислушиваться к тому, что происходит внутри меня, совсем перестав вникать в то, о чем говорил Анатолий Иванович.
– Ну ладно, я поехал, – вдруг услышал я его слова.
– Чего? Куда? – в первое мгновение я даже не понял, о чем он говорит и куда собирается ехать. Потом сообразил.
– Спасибо вам, Анатолий Иванович!
Я искренне жалел, что человек, с которым я сблизился за последнее время, уезжает, и вряд ли когда-нибудь мы сможем свидеться. Он был не первым, с кем у меня складывались доверительные отношения, и, увы, не последним, кого я терял. За много лет подобных приобретений и потерь в моей жизни накопилось много, и все же каждый раз это оставляло очень глубокий след. Каждый раз это было по-новому грустно и больно.
Обход с английским уклоном
Я совсем забыл, что нахожусь в клинике, где под страхом принудительной выписки категорически запрещалось пить спиртное. Более того, я напрочь забыл, что именно на этот самый день, когда Анатолий Иванович устроил «отходную», назначен очередной профессорский обход.
Вспомнил я об этом, только когда заметил характерное оживление в палате.
– Тумбочки, тумбочки! – услышал я голос старшей медсестры. – Проверьте все тумбочки. Все продукты из тумбочек убрать. – Она приближалась с пугающей неотвратимостью цунами.
Открывать глаза мне не хотелось: яркий дневной свет причинял сильную боль и ослеплял.
– В холодильниках чтобы пропавших или старых продуктов не оставалось! – загремело надо мной.
Почему-то ее голос был настолько громким и отвратительным, что я сморщился.
– Что с тобой?
– …
– Антон, что с тобой?
Вопрос был обращен ко мне. Глаза открывать не хотелось, однако пришлось. Коньяк действовал. Электрический свет ослепительным кипятком вливался в зрачки. Расслабившиеся глазные мышцы утратили способность работать синхронно. В результате маячащий передо мной силуэт старшей медсестры противно дрожал и двоился. Сделать изображение четким никак не удавалось. В другое время я бы испугался, но мозг, одураченный алкоголем, был беспечен.
– Что с тобой? – опять прогремело вверху.
– Нн-ничего. Голова немного болит, – я старался произносить фразы четко, но язык тоже… Тоже мне, Брут…
– Таблетку принести от головной боли? – выражение тревоги на ее лице не исчезло.
– Нн-нет. Спасс-сибо.
– Хорошо. Если будет нужно, скажи – я принесу, – она отвернулась и, обращаясь ко всем, скомандовала: «Готовьтесь к профессорскому обходу!»
Думалось с большим трудом. И это было плохо. Все предыдущее – возня в палате, наведение порядка, крики старшей медсестры, ничто не смогло натолкнуть меня на мысль, что сегодня должен состояться профессорский обход. «Догадался» я об этом только после слов медсестры.
Я понял, что выпил сегодня совсем некстати. Что сейчас меня могут заметить. Такое мое «нелегальное состояние», может быть, ничем и не грозило, однако скандала очень не хотелось. Я приоткрыл глаза и посмотрел на Гани. Он с выражением любопытства наблюдал за мной.
– Ти как?
Абдул Гани говорил по-русски достаточно бегло, но с выраженным национальным акцентом. Когда он начинал волноваться или если приходилось поддерживать с длинный разговор, в котором трудно было контролировать речь, акцент Гани становился очень сильным. Сейчас Гани тоже волновался, потому что на предстоящем обходе должна была решаться его судьба. Когда-то он сломал ногу, перелом долго не заживал. Несколько раз кость срасталась неправильно, ее ломали и исправляли. До конца все же правильно срастить так и не смогли. А ко всему прочему на ноге у Абдула Гани появилась незаживающая рана. Сегодня он ждал своего «приговора».
В ответ добросердечному афганцу я промямлил нечто в том смысле, что чувствую себя нормально, вот только боюсь, как бы во время обхода профессор не заметил мое «неадекватное» состояние.
– А ти гавари им, что у тибя галава балит, – улыбнулся Гани.
