– Ду-ю, ду-ю, но мало… – я натужно улыбнулся и застыл, ожидая реакции профессора.
Шутку он оценил.
– Мало, говоришь? А в чем проблема?
– Да, вы понимаете, Сергей Тимофеевич, самостоятельно чужой язык очень тяжело изучать, – плаксиво промямлил я и добавил в надежде, что профессор от меня наконец-то отцепится. – Я в школе немецкий учил…
– Да, самостоятельно – тяжело… – Зацепин наглядно демонстрировал, что не даром носит свою фамилию. Он о чем-то подумал и, внезапно воскликнув: «Подожди!» – неестественно быстро ввинтился в толпу, выскочил за дверь и исчез в глубине коридора.
В палате, и до этого очень тихой, вообще прекратились всякие звуки. Казалось, люди перестали даже дышать, пытаясь понять, что же такое происходит. И при этом все взгляды сфокусировались на мне. Почему-то сразу вспомнилось зажигательное стекло, которым мы в санатории делали в белых листах бумаги красивые дырки с обугленными краями. Моим ушам становилось нестерпимо горячо. Я внезапно почувствовал, что трезвею, и закрыл глаза.
Ситуация образовалась презабавнейшая. Профессор, проводивший обход, исчез в неизвестном направлении, не дав никаких указаний. Что делать и сколько это будет продолжаться, никто не знал. Нелепая, безмолвная неопределенность сгущалась минуты три. Наконец, послышались быстрые шаги возвращающегося Сергея Тимофеевича и еще более быстрые, шелестящие – его спутника. Через несколько секунд они появились в палате: улыбающийся профессор и маленькая полная женщина, лет пятидесяти с перебинтованной и привязанной к шее рукой. От быстрого темпа, предложенного ей энергичным профессором, она задыхалась. Все, сопровождающие Зацепина на обходе, расступились, давая им дорогу. Профессор, ничего не говоря, пронесся сквозь толпу и подвел женщину к моей кровати.
Дальше все происходило так, словно в палате, кроме меня, самого профессора и этой женщины, никого не было.
– Вот. Это – Антон, – Зацепин показал пальцем на меня, обращаясь при этом к приведенной женщине. – Антон, это – Татьяна Викторовна.
Я с недоумением смотрел то на профессора, то на Татьяну Викторовну. Сложно было понять, какое отношение имеет эта женщина к профессорскому обходу?
– А-а! – закричал вдруг Зацепин. – Извините, вы садитесь, Татьяна Викторовна.
Он только сейчас заметил, что приведенная им женщина до сих пор никак не может отдышаться. Галантный Сергей Тимофеевич указал ей на стул, стоящий возле моей кровати. Татьяна Викторовна села. На ее лице был написан немой вопрос: «Объясните мне, что все это значит?»
– Татьяна Викторовна теперь будет учить тебя английскому! – торжественно произнес профессор. – Она преподает английский язык в Московском государственном университете и будет с тобой заниматься.
Профессор взял паузу, наслаждаясь эффектом.
От неожиданности на лице у бедной Татьяны Викторовны обозначилось такая растерянность, что мне показалось, еще немного, и она расплачется. «Англичанка» не понимала, как реагировать на сказанное профессором: как на своеобразную шутку или как на руководство к действию?
Профессор не собирался входить в ее положение. Он был категоричен: «Пока Борисов не начнет говорить на английском, я вас оперировать не буду», – с этими словами он протянул ей учебник английского языка. Она безропотно взяла книгу и машинально открыла на первой странице.
– Ладно. Не будем им мешать, – обратился профессор ко всем и, довольный собой, очень быстро устремился на выход. Свита последовала за ним.
Ошарашенная Татьяна Викторовна осталась сидеть на стуле. Если бы в тот момент я не был пьян, то просто улыбнулся бы и попросил бедную учительницу вернуться в свою палату, сведя все произошедшее к шутке. Но я туповато молчал и смотрел на женщину, которая сидела рядом в полной прострации. Она не могла понять, как вдруг очутилась в такой нелепой ситуации, когда надо было делать не менее «дурацкий» выбор. Ослушаться одного из лучших профессоров, который к тому же должен ее оперировать? Как на такое решиться? Или все же учить незнакомца?… Но это какой-то бред получается…
Видимо, она была хорошим учителем. Вид учебника, который всучил ей профессор Зацепин, быстро привел ее в чувство. Я увидел, как, выражение растерянности, сменилось сосредоточенностью.
Еще мгновение, и передо мной сидела строгая классная дама.
– На, читай! Посмотрим, что ты умеешь.
Она протянула мне книгу, но ее рука остановилась на полпути, потом медленно вернулась. Татьяна Викторовна, наконец, заметила, что на обеих руках у меня были повязки.
– Ладно. Я подержу сама. На какой странице ты остановился?
– На первой.
Ответ был глупым, но правдивым. С того момента, как эта книга стала моей, я ни разу ее не открыл. Я чисто физически еще не мог держать книгу своими руками.
Татьяна Викторовна открыла учебник на первой странице и, развернув так, чтобы я мог видеть листы, приблизила к моему лицу. Она держала подрагивающую книгу одной рукой – вторая висела на перевязи. Я вперил взгляд в страницу и понял, что читать не могу: строчки текста не только дрожат, их было значительно больше, чем рассчитывали полиграфисты. Коньяк продолжал действовать. Я заморгал глазами, пытаясь привести зрение в норму и «навести резкость». Однако это не помогло.
– Что с тобой? – Татьяна Викторовна заметила мои активные моргания.
– Что-то с глазами, – я не оставлял попытки привести зрение в норму. – Я что-то плохо вижу.
– Так лучше? – она придвинула книгу еще ближе и попыталась положить руку на кровать, отыскивая опору, при этом сделала неловкое движение и поморщилась.
– Больно? – я посмотрел на ее повязку.
– Да, – медленно ответила Татьяна Викторовна. – Чувствуется временами. Она пристально посмотрела на меня и пододвинула слегка дрожащую руку с учебником к моему лицу: «Так лучше?»
Я внезапно представил наш «дуэт» со стороны. Один – после операции, к тому же пьяненький и скрывает это, другая – готовится лечь по нож и нервничает. Оба страдают от боли. На двоих только одна рука. Минуту назад мы даже не догадывались о взаимном существовании и вот по капризу профессора очутились на уроке английского. Хотя наши состояния и местонахождение этому способствовали в наименьшей степени. Урок английского превращался в грустный фарс.
– Может так лучше? – Татьяна Викторовна немного подвинула руку в сторону. Она старалась найти удобную для меня позицию. В этот момент я снова вспомнил о запахе, который она могла почувствовать.
– Что-то с глазами у меня, – повторил я, незаметно отодвигаясь и стараясь не дышать в ее сторону. Она была для меня не опасна, но все же я не мог показать ей, что нахожусь «под мухой» и потому не в состоянии прочесть несколько строчек. Надо было заканчивать комедию. Но открыто проигнорировать указание Зацепина было бы неправильно.
– Слабость у меня… – я пытался найти причину, чтобы как-нибудь, очень тактично, сыграть финальную сцену. – Мне два дня назад операцию сделали. К тому же голова болит.
