Честно говоря, я в тот момент чуть не расплакался. Это было время, когда я не мог себя вообще обслуживать. А мой дурной характер создавал своему хозяину дополнительные проблемы. Мне трудно было просить, и, если я мог перетерпеть, я терпел. В тот период я ел только тогда, когда кто-то подходил ко мне и предлагал помощь. Иногда меня кормили медсестры. Иногда это были студенты, приходившие на практику. Всегда было по-разному. К тому моменту, когда Вячеслав Михайлович взял в руки мою тарелку, я не ел уже почти два дня, не считая пары ложек каши, которую мне скормила студентка на завтрак в то утро. В предыдущий день я не ел вообще. Видимо, Вячеслав Михайлович сумел что-то рассмотреть в моих алчущих глазах.
И весь тот короткий период, пока он проходил обследование, я питался нормально. Помощь он предлагал сам. Я ни разу его не попросил. Также он делился тем, что ему приносили иногда из дома. Он был единственным москвичом в нашей палате.
Вячеслав Михайлович был еще и атеистом. Об этом почему-то он сообщил почти сразу, в момент своего знакомства с нами. Он с негодованием отзывался о всяких сверхъестественных явлениях и о людях, заявлявших о себе, что они могут лечить все заболевания, исправляя ауру, или уходят в астрал и тому подобное.
* * *
Вот как раз об этом я и вспомнил, глядя на бегающего по палате Евгения Александровича. Я с некоторым волнением думал о том, на кого сейчас может пасть его выбор.
Внезапно Евгений Александрович остановился возле кровати Абдула Гани.
– Ты кто? – резко спросил он. Это стало для застенчивого афганца такой неожиданностью, что он вдруг закашлялся.
– Ви о чем спрашиваэшь? – Абдул Гани начал говорить с очень сильным акцентом – он заволновался.
– Я спрашиваю, ты кто по национальности? Откуда ты? – Женя разговаривал, как будто знал парня всю жизнь. И с каким-то непонятным чувством превосходства.
– Я приехаль из Афганистан. А вам зачем?
– Мне просто интересно. Ты там воевал?
– Я там жиль… – Гани смотрел на Евгения Александровича, и лицо его темнело.
– А, ну ладно, – Женя внезапно взмахнул рукой и отскочил от кровати Гани. Пробежавшись пару раз по своей «тропе», он внезапно, как и появился, выбежал из палаты.
На следующий день Евгений Александрович возник после обеда. Заскочив в дверь, он сделал всего две пробежки.
– Привет, душман! – бросил он фразу, повернувшись к Гани и лишь на мгновение остановив на нем свой взгляд.
Ответа не ждал. Как и всегда, подбежал на этот раз ко мне и начал рассказывать о том, как и какими путями он попал в ЦИТО. Рассказал, в каких кабинетах облздрава пришлось ему побывать, прежде чем достать направление в Москву. Он был как раз из тех, кого не любил Зацепин. Потом Френкель начал рассказывать, на какой стадии находится сейчас его заболевание, что говорят врачи.
Ничего обнадеживающего. Диагноз ему до сих пор так и не поставили. Заболевание прогрессировало. Единственное, в чем врачи были уверены, так это в том, что ему в скором времени может грозить полная неподвижность. Оставалась надежда, что в ЦИТО, наконец, обнаружат причину заболевания.
– Но я не сильно рассчитываю, – закончил он. – Здесь врачи в основном специалисты по костям и по патологиям кости, а мне недавно сказали, что это может зависеть и от нервной системы тоже. В общем, они ничего толком не знают.
– А ты как? – неожиданно спросил он.
Это было в его стиле. Днем раньше он совсем не поинтересовался мной. Сейчас спросил. Очень коротко я рассказал, что мне уже сделали и что собираются делать.
Все то время, пока мы говорили, Абдул Гани, смотрел в сторону Жени. Мы перекинулись еще парой ничего незначащих фраз, и Френкель исчез. Секунд через тридцать Женино бородатое лицо внезапно появилось в проеме двери.
– Пока, душман, – бросил он от двери и тут же исчез. Ушел окончательно.
Примерно то же самое теперь происходило каждый раз, когда Евгений Александрович решал заглянуть в нашу палату. Каждое его посещение начиналось с одного и того же.
– Привет, душман, – весело кричал он Абдулу Гани. А покидая нашу палату, Женя почему-то всегда, уже выйдя из нее, вновь возвращался, бросал из проема: «Пока, душман!» – и исчезал.
Все это время Абдул Гани демонстрировал настораживающую терпимость. В ответ на такие обращения он только кидал раздраженные взгляды. Длилось это все недели полторы.
* * *
Как-то вечером в нашу палату, как и обычно, ворвалась «борода».
– Привет, душман, – бросил Евгений Александрович еще на входе.
Абдул Гани встал с кровати и взял в руки палочку, с которой ходил после операции. Нужно сказать, что ничего необычного в его поведении не было. Я подумал, что, так же как и все последнее время, он решил уйти из палаты при появлении суматошного Френкеля.
На этот раз Евгений Александрович сделал только два шага по направлению к окну. Сделать третий не успел. Абдул Гани поднял палочку и обрушил ее на голову улыбающегося Жени. Евгений Александрович, не снимая с лица улыбки, начал падать, но удержался, схватившись за спинку кровати. На его лице постепенно улыбку заменяло выражение испуганного недоумения.
– Душман, душман, – с ненавистью в голосе выкрикнул Гани. – Надаельо! – и быстро вышел в коридор.
Женя молча «истек» из палаты спустя пару минут. Он не горел желанием снова встречаться лицом к лицу с вооруженным афганцем. Когда Френкель выходил, выражение на его лице оставалось все тем же. Недоуменным и непонимающим.
Абдул Гани вернулся спустя два часа. Его лицо, как и всегда, было непроницаемым. Он осторожно поставил палочку, прислонив ее к кровати, и лег.
– Ты куда ходил, Гани?
– В посольство звонил, – сказал он, посмотрев на меня. – И погулялся нымного.
На следующий день Евгений Александрович осторожно заглянул в дверь, потом вошел.
– Я пришел попрощаться, – сказал он, обращаясь ко мне.
– Как, попрощаться? – не понял я. – Что, обследование закончили?
– Нет. Поеду в другую больницу, – сказал он, бросив при этом быстрый взгляд в сторону кровати, на которой лицом к стене лежал Абдул Гани. На приход Евгения Александровича тот не обратил абсолютно никакого внимания.
* * *
В тот же день Френкель выписался, и больше я его не видел. Позже от одной из медсестер мы узнали, что на следующий день после случившегося, рано утром, Евгения Александровича вызвали в кабинет главного врача института. Там ему было сказано, что его выписывают за нарушение дисциплины: из посольства Афганистана в Москве позвонил консул и заявил – если они не хотят международного скандала, то должны что-то делать. Потому что он, консул, не допустит, чтобы гражданина Афганистана обижали, когда тот находится на лечении в другой стране.
* * *
