Женщина подвела нас к длинной стойке, верхняя часть которой состояла из окошек, за которыми маячили офицеры таможни или пограничники. У каждого стояли люди, но то, к которому подвела нас женщина-полицейский, оказалось свободным. За ним стоял мужчина с погонами на плечах и в белой рубашке с галстуком.
Сопровождающий протянул офицеру мой паспорт и анкету, которую мы заполняли в самолете с бортпроводницей. Чтобы увидеть меня, тому пришлось наклониться и высунуть голову из окошка наружу. Таможенник улыбался. Он посмотрел на сумку, которую мой сопровождающий продолжал держать в руке, и о чем-то его спросил.
– Ты везешь с собой какие-нибудь продукты? Фрукты? Еду? – перевел мне вопрос мой помощник.
– Нет, – я отрицательно покачал головой, стараясь сделать свой ответ понятным офицеру.
Он открыл мой паспорт.
– Two months?
В ответ я судорожно глянул на моего сопровождающего. Английский я учил. Честное слово. Но непосредственный контакт с его официальным носителем меня испугал.
– Ты прилетел на два месяца? – перевел мой сопровождающий.
– Yes. Yes. Two months, – произнес я внезапно на английском. И из-за этого испугался еще сильнее. Испугался, что он не поймет моего произношения. Стараясь сделать свою английскую речь более понятной для американского офицера, я, произнося фразу, сопроводил ее отчаянными утвердительными кивками.
– Ok. Good Luck, – произнес офицер, улыбнулся и протянул паспорт моему сопровождающему. Контроль был пройден. Мою сумку никто не проверил. Мне поверили на слово. Отметив это про себя, я вспомнил, как «шмонали» уезжающих в нашем родном «Шереметьево-2», в том числе и меня.
– Где тебя должны встречать? – спросил мой помощник, который в тот момент стал мне почти родным, поскольку оказался единственным в этой стране, чье лицо мне было знакомо и кто говорил со мной на одном языке.
– Не знаю, – очень неуверенно произнес я и пожал плечами.
Мы направились вдоль канатов, которые закончились через несколько метров. Передо мной распахнулся огромный зал с высоченным потолком и невероятным количеством проходящих друг через друга людей. Рассмотреть в этой толпе знакомых я не смог бы даже и при очень хорошем зрении. В придачу к моей близорукости, я лежал в коляске и видеть человека мог, когда тот стоял недалеко от меня или надо мной, что было вообще идеально. Я уже начал нервничать и судорожно соображать, что же предпринять, и как мне лежа найти тех, кто меня, по идее, должен встречать. У меня уже возникла сумасшедшая, но способная принести результат, идея – начать двигаться вдоль и поперек зала и осматривать людей. Еще секунда, и я бы ее высказал.
– Антон!!! – внезапно раздался мужской голос.
Я посмотрел в ту сторону и почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Ко мне почти бежали такие родные, уже немного забытые, но мгновенно узнанные фигуры. Это были мои друзья Паша и Лида.
Лида не изменилась совсем. А Паша? Пашка был все тот же, только его кудрявая шевелюра стала немного пореже. А еще? Немного располнел. А в остальном – это был все тот же Паша, балагур и весельчак. Он и сейчас улыбался во весь рот. Тот самый Паша, который, одним из первых когда-то посетил меня в доме-интернате и впервые за много лет вывез в своей машине на природу. А потом – привозил к себе домой. А потом возился со мной, как с собственным ребенком, несмотря на то, что тогда своих детей у него было уже пятеро, и старшему исполнилось всего семь или восемь.
Лида. Все та же самая Лида, с неизменной ласковой улыбкой на лице. Но, несмотря на улыбку, всегда очень собранная.
– Ну, спасибо вам! – Паша взял коляску у сопровождающего меня мужчины.
– До свидания! – попрощался со всеми нами «аэрофлотовец». – Удачи! – добавил он, глядя на меня. Затем развернулся и потерялся среди толпы людей в огромном зале аэропорта.
– А это Люба! – сказала Лида и указала на женщину, очень похожую на саму Лиду. Та стояла немного позади и потому оставалась вне поля зрения. – Любку-то, помнишь? Сестру мою?
Любу я конечно же помнил. И Сашу, мужа ее, которого все называли, не иначе как Шурка, не способного без шутки продержаться и десяти минут, я тоже отлично помнил. Я даже несколько раз гостил у них дома, в Астрахани.
– А это кто, узнаешь? – Паша вытолкнул из-за своей спины двух, уже почти взрослых девушек, черненькую и светловолосую. Казалось, они были одного возраста. На вид – лет четырнадцать.
– Это – твои? – спросил я.
– А ты что, не узнаешь? – в Пашином голосе расцвела гордость за своих дочурок. – Это – Галя, а это, – он указал в сторону светловолосой девочки, – Таня. Вот ведь, моложе Гали, а ростом меня уже почти догнала. Они говорят, что тебя тоже помнят.
– Помним, – скромно подтвердила Таня. Девочек его я даже при всем желании, все равно бы не узнал. Когда они уезжали, Гале исполнилось восемь или что-то вроде того, а Таня на два года младше.
– А мы здесь у всех спрашиваем. Самолет прилетел, а тебя нет. Мы прямо сюда прошли, прорвались. – Паша катил коляску и говорил. – Девчата попросились со мной, помогают мне с переводом.
Пока он говорил, я смотрел на него и думал: вот прошло семь лет, как я видел его в последний раз. Время пролетело быстро и незаметно. Дети его выросли так, что и узнать невозможно. А он? Все такой же. Какой? Энергичный, остроумный – за словом в карман не лезет, с хамом – дерзок, с друзьями душевен, авантюрист, но с головой дружен. Паша всегда вызывал в моем воображении образ гусара Дениса Давыдова. Только без стихов и вредных привычек.
– Слушай, ты же столько летел, наверное, есть хочешь? Или вас там кормили хорошо? В самолете? – Паша остановил коляску. Вместе с ним остановились все, идущие в нашей группе.
– Кормили. Только я не ел, – я многозначительно посмотрел на Пашу, надеясь, что он поймет. И почему я не ел, и все остальное.
– Я есть не хочу. Только пить. Ужасно.
Сказал это и внезапно почувствовал: если мне не дадут воды в течение следующих пяти минут, я умру от жажды. Прямо здесь, на первых метрах американской земли. Оказывается, голос мой хрипел и сипел, как у больного ларингитом. За радостью встречи я совсем забыл обо всем. Попытался сглотнуть слюну, но во рту ничего не было, и горло раздирало от сухости. Желая еще раз проверить, как звучит мой голос, я добавил: «Ужасно пить хочу. Дайте мне попить, а? Ничего больше не нужно. Только – пить».
Про «остальное» я сказать постеснялся – с нами были женщины. Я надеялся, что Паша и сам догадается. Он всегда очень хорошо «просекал» мои затруднения.
– Я сейчас найду, – Лида приготовилась бежать. – Тебе чего, пепси или кока-колы?
– Лучше – воды. Но если нет воды, то – хоть что-нибудь. Я уже больше суток ничего не пил, – сказал я, подсчитав в уме, когда в последний раз мои губы касались края стакана. – И не ел столько же. Но сейчас я хочу только пить.
