«Сошла. С ума. Конкретно спятила… Да не трону я твоего ненаглядного кровососа… Сама не трону. Но если он начнет трогать меня, а он может… Тогда уж как карта ляжет. Извини, большего обещать не могу».
Повисло долгое мысленное молчание. Не по часам долгое, их секундная стрелка казалась бы застывшей. Нарушила его Марьяша.
«Я сделаю, что ты просишь. Вернее, начну, а когда ты сможешь сама продолжить, я уйду. Не хочу видеть, чем все закончится».
«Дела такие, что начать тут самое главное… Спасибо, Марьяш».
«Нет».
«Э?»
«Не спасибо. Ты тоже сделаешь, о чем я сейчас попрошу. Отдашь долг той же монетой. Точно той же».
«Объясни…»
Марьяше тоже не пришлось долго объяснять. Эту забаву… или не совсем забаву… или совсем не забаву… сестры не раз обсуждали в задушевных ночных разговорах – когда им было по пятнадцать лет и их дороги не разошлись так круто в разные стороны. Но лишь обсуждали как теоретическую возможность, ни разу не опробовав на практике. Причем Лиза таки склонна была опробовать, Марьяша более чем сомневалась… а теперь предложила сама.
«Заметано, – легко согласилась Лиза. – Обо всем договорились, начинаем?»
«Я готова».
«Раз, два, три, четыре, пять, мы идем вас убивать! Кто не спрятался, мы с Марьяшей не виноваты!»
«Не шути так».
«Больше не буду. Мне будет сейчас так больно, что станет не до шуток».
* * *
Она думала, что знает, что такое боль.
Она думала, что представляет, как больно станет сейчас.
Ни хера она не знала и не представляла.
Наверное, толк в боли знали те кровососы, что придумывали этот поганый прием – придумывали в своем поганом аду, откуда вынырнули в свое поганое подземелье…
Движения были просчитаны заранее, ничего лишнего. Чтобы изогнуться за спиной, поддернуть поближе полу халата, запустить пальцы в карман и коснуться рукояти скальпеля – на все это ее руке потребовалось около полутора секунд. Еще примерно половина секунды ушла на то, чтобы ухватить скальпель покрепче, выдернуть его из кармана и привести в удобное для удара положение. Итого две.
Две секунды – это, казалось бы, очень мало. Но все в жизни относительно и все субъективно…
Рука принадлежала Лизе лишь относительно, управляла ей Марьяша. А номинальная владелица конечности занималась тем, что забирала себе всю боль, ощущаемую рукой, и старалась не сдохнуть от этой боли.
И субъективно две секунды растянулись для нее в вечность… Леха по прозвищу Груздь мог вечность сократить, и изрядно, если бы протормозил, среагировал с запозданием на руку, стремительно дернувшуюся к дальнему карману. На беду, реакцию он имел отменную. А на занятиях по рукопашке он был одним из первых в батальоне, и сделал он все быстро и правильно: рванул заломленную руку Лизы дозированным движением, так, чтобы болевой шок мгновенно отбил охоту к любым попыткам двинуться, но не прикончил пленницу (инструкторы предупреждали: если переборщить, этот болевой прием может стать смертельным).
К дальнейшему преподаватели не смогли подготовить Леху Груздя, поскольку сами с таким не сталкивались, – и он все-таки тормознул.
Рука, обязанная замереть, продолжила движение, и не пустая, со скальпелем, и Груздь не мог понять, что из наблюдаемого им более удивительно и невозможно. То, что девка не парализована болью, хотя просто обязана подыхать от нее? Или то, что она не пойми каким колдовством, какой черной магией вернула себе скальпель, который он самолично пнул куда-то в дальний конец коридора?
Тугодумом он не был. Решил свою дилемму быстро, за доли секунды, и решил так: скальпель и его загадочная телепортация – вторично, разберется потом. А прием он, что называется, недотянул, дал маху. Немедленно попытался исправить промашку, и уже не осторожничал, не опасался прикончить Лизу болевым шоком (хотя за нее мертвую никакой премии не полагалось, наоборот, досталось бы от Ковача), – но когда в непосредственной близости от твоего живота остро заточенная железка, лучше позабыть о меркантильных интересах и лучше пересолить.
И он пересолил. От души.
Затем Леха вновь увидел невозможное, то, чего никак не могло быть…
Хотя, если разобраться, зрелище ничем не нарушало ни законов физики, ни законов прочих наук и не противоречило ни логике, ни банальному здравому смыслу.
Но в жизни все относительно и субъективно: в личной Вселенной мобиля с погонялом Груздь увиденное существовать не могло и с хрустом выламывалось за рамки мироздания.
Он увидел скальпель. Торчавший из его живота – внизу, где-то между пупком и пахом. Ушедший туда по самую рукоять – то есть неглубоко, сантиметра на три с половиной. Крови не было, боль не ощущалась, и это добавляло сюрреализма в наблюдаемое зрелище.
Скальпель был неподвижен. Рука, сжимавшая его рукоять, тоже. Груздю не суждено было о том узнать, но с рукой приключился краткий период безначалия: Марьяша, сделав обещанное, прекратила ей управлять, а Лиза еще не успела взять управление на себя, она была не в лучшей своей форме, потому что совсем недавно, две секунды и целую вечность назад:
Боль пришла не сразу. Сначала мир вокруг мгновенно и неожиданно превратился в огромную яростную вспышку, и первым делом она выжгла Лизе глаза, словно та решилась занять должность Судьи и заплатила, чем полагается.
Лиза, уже слепая, шагнула куда-то – или ей казалось, что шагнула, – и вот тогда пришла боль, но не в ее правую руку, та рука давно умерла, а мертвым больно не бывает.
Боль вонзилась в затылок тысячами обжигающих зазубренных игл и тут же раскатилась по телу со скоростью ударной волны взрыва. Лиза пыталась закричать и не могла. Глотка казалась перехваченной тугой петлей раскаленной добела проволоки.
Она не видела ничего, но чувствовала, как рядом появилось нечто – страшное, огненное, и теперь уже не просто выжигающее глаза, – но испепелившее всю ее до костей, и сами кости тоже сгорели, распались на кучки ничем не связанных атомов и исчезли. Осталась лишь боль – хотя болеть вроде было нечему, но корчащийся сгусток боли, бывший некогда Лизой, выл и метался в море огня…
Казалось, что она угодила в самый центр шаровой молнии или звездного протуберанца – но Лиза не знала таких слов и понятий, она сейчас не знала ничего, кроме дикой боли, и боль стала для нее всем.
Потом боль закончилась. Нет, не так… Боль осталась, но то была другая боль, боль с маленькой буквы. Так болит зуб, когда лечащий без анестезии стоматолог-садист прекратит терзать его своим инструментом. Так болит культя после ампутации без наркоза. Любой, кто знает толк в боли, любой, кто подыхал от нее, но все же остался жив, подтвердит: боль терпимая после нестерпимой – это боль-отдохновение, боль-счастье.
Лиза в такие тонкости не вдавалась… Но поняла: ей не больно… почти… и левой рукой снова управляет она, а в руке зажат скальпель, воткнутый в брюхо мобиля.
