При этом ширина туннеля вдвое превышала высоту, и какой логикой руководствовались его проектировщики и строители, понять было трудно. Лиза понять не пыталась. И на это ей было насрать.
В нелогичном туннеле царили и властвовали кабели. Неимоверное множество кабелей, самых разных. Толстенные, с руку толщиной. И потоньше, и совсем тоненькие, собранные в пучки, как прутья в рукояти веника. В резиновых оболочках, и в ПХВ-оболочках, и в металлической оплетке. Здесь было царство кабелей. Империя.
Все кабельное изобилие протянулось вдоль стен, удерживаемое кронштейнами, и вдоль свода, подвешенное на крюки, и под ногами, оставляя для прохода неширокую тропинку.
Лиза двигались магистральным туннелем. В стороны уходили ответвления поуже, в них кабелей было значительно меньше. Лиза боковыми ходами не интересовалась, ее программа такого не предусматривала.
Освещения здесь не было. Она не печалилась, шла, подсвечивая фонарем. Потом свет появился – где-то впереди по курсу. Она не обрадовалась, что сэкономит аккумулятор фонаря, едва ли особо емкий, исходя из размера. Шла как шла. Когда стало светло, выключила фонарь.
Вокруг была бетонная коробка, размером примерно четыре на шесть, – сюда сходились четыре магистральных туннеля. Высота оказалась достаточной, чтобы стоять, не сгибаясь, но до свода можно дотянуться рукой. Лизе, возможно, пришлось бы для этого встать на цыпочки. Или слегка подпрыгнуть. Она не стала проверять. В программе такого не было.
Вдоль стен выстроились металлические шкафы – запертые и опломбированные. Похожие на те, что громоздились в пультовой, где Лиза зарезала борова, лишь тем, что тоже гудели, – но были без лампочек-пимпочек, без окошечек, демонстрирующих нутро. Она не отметила разницу. И борова не вспомнила.
Здесь горел свет – с потолка свисал на проводе патрон с тусклой лампочкой.
Еще здесь жили. Или не жили, но все же проводили не так уж мало времени. Стояли три топчана, самодельные, грубо склоченные из неструганых досок. На них лежали куцые армейские матрасики и подушки, такие же сиротские. Ни постельного белья, ни одеял. Пустые бутылки (одна из них разбитая) и прочий мусор были небрежно сметены в угол и там валялись неаккуратной кучей. Какие-то трубы тянулись вдоль стен, но немного. Здесь даже имелась раковина с краном, и зачем-то она была Лизе нужна, но она не помнила зачем, попыталась вспомнить, но сразу не сумела, а затем отвлеклась на какие-то картинки на стенах, – после темного туннеля со зрением на свету творилось неладное, и содержимое картинок Лиза не разглядела. Потом зрачки сузились, но делу это не помогло, сфокусировать взгляд на картинках не удалось, расплывались.
Она поняла, что уже прилично времени стоит и пялится на расплывающиеся цветные пятна, будто те действительно нужны и важны. Механически подняла руку, шлепнула себя по щеке, по другой. В программе такое было. Даже на крайняк ткнуть себя скальпелем сквозь камуфляж – было. Правда, она не помнила, где скальпель. Привыкла, что всегда в кармане халата, а теперь, в новой одежде, – не помнила. Шарила по всем карманам, находила его, – и вскоре забывала, где нашла.
С памятью, как и со зрением, вообще ничего хорошего не происходило… Лиза могла бы вспомнить рассказ Груздя о берлогах и лежках мобилей, таящихся в укромных уголках технических секторов, – и сообразить, что попала в такую берлогу, и надо отсюда валить, пока не повторился сюжет сказки о Маше и трех медведях. Но она не вспомнила и не сообразила. И сказки такой не читала, разве что очень давно могла слушать в пересказе Марьяши.
Не вспомнила, но взамен память подложила свинью, выдала воспоминание о том, что она, Лиза, ищет уголок, где смогла бы подремать хоть пару часов. Лиза уже не понимала, зачем она здесь, и обрадовалась, что в происходившем появилась какая-то логика.
Подковыляла к топчану и села, буквально рухнула на него. Сказка о трех медведях начала повторяться в новом изводе. Правда, все топчаны были одинакового размера, и не понять, кто из медвежьего семейства где тут спит, но Лиза не парилась, все равно не помнила сказку, даже если слышала когда-то от Марьяши.
Ее туловище начало клониться в горизонт, но медленно, со скоростью секундной стрелки, и Лизе казалось, что сидит, как сидела, – лечь очень хотелось, но какая-то часть сознания, какая-то другая Лиза – крохотная и далекая, но не поддавшаяся сонному отуплению, – орала, что делает Лиза-большая не то, неправильное, нельзя тут дремать пару часиков, никак нельзя…
«Ладно, ладно… – нехотя согласилась Лиза-большая. – Тогда десять минут…»
«Хотя бы пять…» – добавила она. Уже лежа.
«Встань, дебилка!!! Поднимись немедленно!!!» – исходило на вопли альтер эго, но оргазматический вопль натруженных мышц, возликовавших от предстоящего отдыха, оказался гораздо громче и все заглушил.
«Ткни себя скальпелем, кретинка!!!» – не унималась Лиза-крохотная.
«Отвянь… Я не помню, где он. Потеряла. Забыла в глазу у мобиля».
Лиза повернулась на бок, устроила поудобнее голову на куцей подушке (десять минуточек… ну ладно, пятнадцать… срок небольшой, надо использовать с толком) – и уперлась взглядом в те самые картинки.
И чуть не сблевала. Реально, с трудом удержалась и не метнула наружу ту горькую слизь, какой блюешь не жравши, с пустым желудком.
Картинки были налеплены густо, сплошняком, даже наползали углами на соседние, – но клеили их с толком, чтоб не закрыть самое интересное… для мобилей интересное, Лизу изобилие голых девок и баб не заинтересовало, и вообще на блевантин пробило не от картинок – от засохших потеков, видневшихся на них в немалом числе.
Она, как ни тупила сейчас, мгновенно сообразила, чем тут занимаются мобили, во что она чуть не уткнулась носом…
Закрыла глаза, чтоб не видеть, повернулась на другой бок, подремлет так… Не вышло. Мерзкий запах засохшей мобильской спермы – и как же раньше его не почуяла? – ввинтился в ноздри, как два ржавых шурупа.
Она вскочила на ноги и бросилась к выходу из берлоги.
Дикая злость прикончила на время и апатию, и сонливость. До заветной пожарной лестницы домчалась единым духом, гораздо быстрее, чем казалось, глядя на план. Мобили ей больше не попадались, к счастью для них… Поубивала бы. Или кастрировала. Или и то и другое, и все без наркоза.
…Шахта винтовой лестницы была отлично освещена. И сама лестница не похожа на ту, первую, темно-пыльно-ржавую. Ни следа ржавчины, перила и ступени сверкают свежей краской. Наверное, при неполадках с лифтом тут ходят и белые люди, не одни мобили зачуханные. На первой ступеньке обернулась, задумалась: чтобы вернуться куда-то, кидают монетку, а чтобы не возвращаться никогда, – что? Впрочем, ей все равно кинуть нечего, разве что харкнуть со смаком. И харкнула бы, даже слюны собрала, но вдруг доперла: а зачем? Кое-какие входы-выходы тут изучила, и план в кармане лежит, и столько внизу интересного… Отчего бы не навестить как-нибудь по-соседски? Не харкнула, сглотнула слюну.
А с верхней площадки уже махала Марьянка, звала и голосом (негромко), и мыслями (истошно-радостным воплем), и Боба бубнил что-то глупое, но трогательное…
