Это не совсем то, Клэр. В настоящее время я отбираю людей на различные проекты.
Фрэнк
Большая часть нашей работы сосредоточена на одном человеке.
Кэтрин
Подозреваемая будет соблазнена, чтобы раскрыть различные аспекты своей личности, которые затем можно сравнить с моим портретом убийцы.
Я
Да! Пирамида – мозг, огромный склеп такой,
Что трупов больше скрыл, чем братская могила!
Кэтрин
Давай посмотрим, что скажет Векслер.
Патрик
Кажется, я влюбляюсь в тебя.
Патрик
Кажется, я влюбляюсь в тебя.
Патрик
Кажется, я влюбляюсь в тебя.
Я допиваю большую часть бутылки, прежде чем понимаю, что Джесс, должно быть, уехала. В конце концов, мне некуда больше идти, кроме как в то место, куда Фрэнк и Кэтрин поместили меня – в квартиру, полную камер, микрофонов и лжи.
Там тоже никого нет, но я знаю, что рано или поздно они найдут меня. Я разрушаю это место: вырываю провода из тайников, выдергиваю миниатюрные камеры из-за зеркал, громлю мебель «Западный вяз» и рву книги по искусству о Джорджии О’Кифф. Я медленно заношу ногу над стеклянным кофейным столиком и с силой топаю. В первый раз – это облака со снежинками трещин. Во второй – взрыв стекла.
Потом – ничего. Только пустое, тупое отчаяние. Думаю, меня арестуют. Больше никакого Патрика. Больше никаких уроков актерского мастерства.
Это снова и снова напоминает «Смятение». Нет, хуже. Я словно тону в неразберихе, окончательно измученная.
В лучшем случае меня депортируют. Обратно в Англию. Моей мечте – моему второму шансу – конец.
Я беру осколок стекла.
Я хотела показать ему, что это не просто игра.
Я прикладываю стекло к запястью. «Привет, старый друг».
Укол от стекла возбуждает. Он будто говорит: «Ты была права. Не они, а ты. Ты была великолепна. Ты была настоящей».
Я легко провожу стеклом по запястью, словно вскрываю упаковку с орехами. На мгновение – ничего. Затем начинает хлестать и пульсировать жадная кровь. Эйфория и ужас сливаются в моем мозгу.
Возможно, теперь они поймут, что натворили.
А если нет, то какая разница?
К чертям их!
Я снова провожу острием по руке, как скрипач, извлекающий ноту.
Мой последний поклон. Спасибо и спокойной ночи.
Шоу окончено, ребята. Оно было классным, пока не подошло к завершению.
Одно последнее режущее движение. Зрение тускнеет, словно туннель мчится ко мне, как тускнеющий прожектор, и моя голова падает на грудь.
Занавес. Аплодисменты.
Забвение.
Постепенная слабость.
49
Жалобно мяукая, кот пробирается через разбитое стекло. Раздается грохот – кто-то снаружи колотит в дверь. Она дрожит и вибрирует под силой ударов. На пятом ударе слетает с петель.
Вбегает Фрэнк Дурбан.
Фрэнк
Боже мой!
Клэр лежит без сознания в луже крови. Фрэнк кидается вперед.
Фрэнк
Клэр, очнись! Черт!
Вытащив рацию, он лихорадочно нажимает на кнопку.
50
– Этот порез не угрожал ее жизни, – отмахивается Кэтрин. – Только одно запястье. Типичный мелодраматический жест.
– Клэр вполне могла умереть, если бы ее никто не нашел, – резко парирует Фрэнк. – Она все еще в отделении скорой помощи. – Он поворачивается к Патрику Фоглеру. – Мы пошлем кого-нибудь убрать оставшиеся камеры.
Патрик оглядывает квартиру.
– Все? Ты имеешь в виду – это все? Все кончено? Будут ли ей предъявлены обвинения?
Фрэнк качает головой.
– Без признания нет ничего, что могло бы поддержать обвинения. Прости, Патрик.
– Ее осмотрят в психиатрической клинике, – добавляет Кэтрин. – Вполне вероятно, они смогут ее удержать, пока иммиграционные и таможенные органы не договорятся о возвращении Клэр в Великобританию.
Патрик кивает.
– А вы как думаете? Честно. Она убила Стеллу?
Долгое молчание.
– Если честно, – признается Кэтрин, – думаю, мы этого никогда не узнаем, сколь долго бы мы ни наблюдали за ней. Я думаю, для Клэр Райт реальность – всегда лишь то, чего она хочет.
51
Гринридж. Психиатрический центр в двадцати милях от города. За десять месяцев в Америке я почти не выезжала с Манхэттена. Опыт проживания в этой стране не смог подготовить меня к убожеству ее государственных медицинских учреждений.
Палата, в которой я нахожусь, защищена электронными замками. Теоретически нас держат в безопасности, пока мы проходим обследования. На практике мы – пленники. Было какое-то судебное слушание, но меня сочли непригодной для участия в нем, и мой государственный адвокат просто заполнил форму, в которой говорилось, что я представляю опасность для себя и, возможно, для других. Это все, видимо, в порядке вещей. Один пациент, тучный темнокожий человек, которого санитары называют Тупицей, прикован к кровати двадцать четыре часа в сутки. Остальные в некотором роде подвижны, хотя даже они шаркают взад и вперед по полированным коридорам, словно их стреножили невидимые кандалы, и бормочут что-то на городском диалекте, который я не понимаю. Все, кажется, постоянно находятся под воздействием каких-то лекарств.
Стоит жара, но окна не открываются. Пациенты мужского пола ходят с обнаженной грудью, и даже персонал ничего не носит под халатом. Ночью мужчины и женщины разделены лишь коридором. В мою первую ночь я услышала крики женщины, на которую напали в коридоре. Персонал оттянул мужчину, но через два часа он снова был в ее палате.
* * *
Психиатра, ответственного за меня, зовут доктор Эндрю Бэннер. Он молод, с плохой кожей из-за хронического «перегорания» на работе. В первую нашу встречу он долго проверял мои рефлексы.
– Вы страдаете от стресса или травмы? – поинтересовался он.
– Я уже рассказала вам, что случилось. – Почему-то мои зубы стучат. – Это была полицейская операция – я работала под прикрытием. Они отвезли меня в квартиру, где было полно камер, но мне не сказали об этом. На самом деле полицейские следили за мной. – Я останавливаюсь, чувствуя, как дрожит мой голос.
– Ничего похожего на автокатастрофу? Или ограбление?
Бэннер заглядывает мне в глаза с фонариком.
– Ничего.
Я сжимаю зубы, чтобы они не двигались.
