– Нервные расстройства? Эпилепсия? Гипогликемические приступы? Маниакальные эпизоды? Депрессия, мысли о насилии?
– Нет. – Я смотрю на свою перевязанную руку. – Помимо вот этого, я имею в виду.
– Вы когда-нибудь слышали голоса, в существовании которых не уверены?
– В реальности – нет.
Эндрю выключает фонарик.
– В реальности – нет?
– Иногда мне кажется, что я в каком-то фильме. Смотрю, как я играю.
Бэннер делает пометку.
– Вы принимали какие-нибудь лекарства без рецепта за последние двенадцать месяцев?
– Только экстази, и то не очень часто.
– Ясно.
Еще одна пометка.
– Слушайте, – говорю я, кажется, уже в пятый раз. – Это было связано с убийством Стеллы Фоглер, которое произошло в феврале. Полиция схитрила, чтобы поймать меня на глазах у психиатра и чтобы в итоге она могла сделать все эти тесты.
– Какие тесты?
Я пытаюсь вспомнить, но лекарства, которые мне дали, затуманивают память.
– В основном мы разговаривали. О приемных родителях. Я думаю, это должно быть частью психологического портрета, как-то так. Вся эта динамика: папа – медведь, мама – медведь и Златовласка.
Это Эндрю Бэннер тоже записывает.
– Вы мне верите? – Я слышу отчаяние в своем голосе.
– Конечно.
– Неужели? – Я чувствую облегчение. – Спасибо. На мгновение мне это даже показалось безумием.
Бэннер говорит, продолжая писать:
– Недавно у меня был пациент, который считал, что у него в желудке растет дерево. Он вспомнил, что съел огрызок яблока, и подумал, что семена проросли в нем. Он страдал от мучительных спазмов в животе. Как только мы дали пациенту лекарство, у него прекратились судороги. Видите ли, он убедил себя, что лекарства – это яд и что дерево умерло.
– Так он же все равно остался безумным.
– Это не то слово, которое мы здесь используем, Клэр. Мы все живем в собственной реальности. – Взгляд доктора Бэннера обратился к ноутбуку. – Немного похоже на компьютерную сеть. На разных компьютерах в сети работает разное программное обеспечение. Иногда бывают небольшие сбои. Проблемы совместимости, так сказать. Они должны быть исправлены технической поддержкой. Понимаете, о чем я?
– Хм, не совсем.
– Позвольте мне сформулировать это так: есть некоторые химические дисбалансы в вашем организме, которые нужно подправить.
– Что значит «подправить»?
Оказывается, он имеет в виду ударные дозы пимозида, проверина и иклимита – лекарств, которые, как он уверяет, имеют мало побочных эффектов, но которые, я чувствую, притупляют мыслительные процессы, покрывая мой разум клейким сиропом медикаментов. Из-за них я постоянно голодна. Я провожу дни в телевизионной комнате, вяло ожидая, когда санитары принесут еще один поднос с тяжелой пищей. На одной из консультаций я совершаю ошибку, говоря доктору Бэннеру, что страх перед другими пациентами нарушает мой сон, поэтому в дополнение ко всем другим лекарствам мне прописывают еще и снотворное. Как все здешние препараты, после назначения оно становится обязательным для приема. Санитары стоят над тобой, чтобы убедиться, что ты проглотил свою дозу. Почти как в фильме «Прерванная жизнь», только без Вупи Голдберг.
Похоже, ирония в том, что Бэннер весьма одержим лекарствами, в то время как очевидно, что именно злоупотребление препаратами подпортило мозги большинства его пациентов. Они сравнивают рецепты с избирательностью гурманов. «У тебя мет? Дерьмо, ведь все, что он мне дал, – две долбаные сигареты и рецепт на гребаную Сюзи Кью», – и рассказывают потом всем, кто готов слушать, о высшей реальности, в которой они побывали, принимая ангельскую пыль и кокаин. Мне кажется, впадать в наркотическую кому каждую ночь небезопасно, тем более я уверена – самые зоркие среди пациентов точно знают, что мне дали, но выбора нет.
Через неделю или около того доктор Бэннер торжественно озвучивает мой диагноз. Я страдаю от параноидального бредового приступа. Когда я протестую, настаивая, что все это произошло на самом деле и полицейская операция была такой же реальной, как больница, где мы сейчас находимся, доктор Эндрю Бэннер отмахивается от моих возражений. Факты не важны, утверждает он. Важно то, как я на них реагирую. Я переживаю диссоциацию – внутренний распад личности. Есть и элемент психоза, связанный с невозможностью отделить восприятие от реальности. Он считает, что это симптомы, связанные с театральным расстройством личности, и их появление вызвано интенсивным стрессом.
Лечение одно: увеличенные дозировки тех же лекарств.
Медленно, медленно, то ли из-за тяжелых медикаментов, то ли просто по прошествии времени мое волнение утихает. Я больше не вскакиваю от неожиданности при каждом шорохе и не просыпаюсь с рвотой во рту, вызванной паникой. Поток разрозненных образов в моей голове замедляется до струйки. Кручение пленки замедляется, а затем и вовсе останавливается.
Лишь изредка я вижу себя в роли исполнителя, шагающего по кинокартине своей жизни. Боль в сердце, боль из-за Патрика Фоглера, требует больше времени, чтобы справиться с ней. Теперь я понимаю, как глупо было позволить себе влюбиться в него. Второй раз в жизни я влюбилась и во второй раз полюбила опять лишь образ.
Только это не означает, что мои чувства нереальные.
Это моя драгоценная тайна, та часть меня, в которой я не признаюсь Бэннеру или его коллегам. Я боюсь, что, если расскажу им, они найдут способ все «подправить». Это последнее, за что я должна держаться. Единственная часть Патрика, которая у меня осталась.
Что касается Фрэнка и Кэтрин, то я не испытываю к ним ненависти. Я ничего к ним не чувствую. Даже когда я думала, что она на моей стороне, я знала – для Кэтрин я не более чем шахматная фигура в ее партии. Я всегда ее недолюбливала и не доверяла ей и теперь понимаю, что интуиция меня не обманывала.
Протяжность дней хромых сравнять ни с чем нельзя нам,
Когда под грузом лет со снеговым бураном
Хандра, – угрюмого нелюбопытства плод, —
Размеры страшные бессмертья обретет!
[17] Поначалу я с опаской жду, когда приедут полицейские или иммиграционная служба и разберутся со мной. Однако проходят недели, и я сталкиваюсь с другой возможностью: система просто выбросила меня и забыла. Пока доктор Бэннер не решит, что я вылечилась, нет причин, почему кто-то должен меня выгнать.
Часть третья
52
– Думаю, мне уже лучше, – неуверенно говорю я. – Правда, я чувствую себя прекрасно.
Взгляд доктора Бэннера почти жалостлив:
