В общем, со сказками осторожнее. Вскользь, не акцентируя… И поближе к скандинавам: борьба со стихией укрепляет им орган радости, порождаемые коим милейшие фантазмы в виде Карлсона, Нильса и Муми-троллей смягчают мир. Английская Мэри Поппинс тоже сойдет. Что касается прочих континентов, то все хорошо, что в меру…
Только одна полоумная добрячка Настю оправдывала. Говорит мне про нее: «Бедная, бедная, ей бы скорее девочку родить, именно девочку, потому что она отнимает у матери острие. Мальчик берет у отца, девочка – у матери, так должно быть…» Ну и бредни! Что за острие еще?! Чокнулись все на фаллофатализме – вершина, острие. Добрячка отвечает:
– Не бредни. Острие – это связь с Высшим миром. Острие – на макушке. У кого работает, у кого нет, кому бывает и вовсе не нужно. Без острия творить невозможно.
Выходило, что все хорошее в человеке от острия, этакий золотой наконечник башки. Я возмущаюсь: а дети, мол, при чем?! Она улыбается: это, мол, объяснять долго, не сегодня. Я не унимаюсь.
– А как же, – спрашиваю, – Марина Цветаева? Родила троих детей, в том числе двух девочек, а острие у нее только заострялось!
– А ты помнишь, какая у них у всех судьба жуткая? Помнишь?!
– И мерещится мне, что глаза ее горячие, как у Богородицы, неотвратимо приближаются сквозь накрывающую оторопь.
Хотя я и засиделась допоздна, а ночевать у той сумасшедшей барышни не осталась, потому что юродивым как возразишь? Мне уже по возвращении домой пришло: бывает же и сыновей пятеро, и дочерей не одна, тогда как? Раздел острия? Хорошая мысля приходит опосля. А как и впрямь я ничтожество и представить не могу первопричин бытия и небытия, я не знаю методов Бога, мне жалко до мигрени Цветаеву, и детей ее, и всех детей вообще… а что, если добрячка не набрехала?!
Разыскать бы эту дурищу теперь, поклониться в пояс. Пусть все-все мне расскажет. Если жива еще. Господи, оставь хотя бы оставшихся живыми.
…Только без пафоса, потому как сдается мне, что наша пунктуация имени Розенталя в просьбах ко Всеблагому неуместна.
Итак, отчим Анастасии, отпраздновав эпохальную победу, занемог. Как только продали портрет Ифигении, так тут же и скопытился, словно у него все внутренние органы увеличились по-нехорошему и результаты показывают грустные. С досады, наверное. Старику как не заерзать: раз одну картину можно продать, значит, и вторую, а вдруг с Настиным авторством зря накуролесили, вдруг можно было без экивоков свое имя обнародовать, а теперь поди ж ты, проясни дело… Глупая история. Особенно деталь ее в нижнем углу: первые свои творения рассеянный кладовщик не подписывал. Зачем, если открывался только голубкам на карнизе да паре приятелей. Потом научили, как надо. Хоть и считал это тщетным пижонством, а фамилию свою, никакими правами не защищенную, простецкую, царапал. На том Марс Григорьевич и погорел.
Смешно звучит – Марс Григорьевич. Мы ошибаемся в самом очевидном. Потом рассчитываем аномальный спин-эффект и еще шут знает что, отчего даже Луна должна повернуться к нам изнанкой. Все предусмотрим, но провал обеспечен оттого, что в кузнице не было гвоздя. Пока же провал не наступил – золотой век ожидания. Марсик с Анастасией и, как ни странно, с Вацей собрались в Биарриц. Получилось так, что гонорар Марсик просадил на путешествия. Но отчиму тоже досталось… на лекарства. Каждому свое. Почему Биарриц и не тот ли самый… и с какой стати замахнулись – да там и пукнуть нельзя бесплатно?! – все эти пузыри мои повисли в воздухе, потому Марсик позвонил и спросил первым, не знаю ли я, где можно купить платифиллин. У меня одно время родственница работала фармацевтом, потому и спрашивал, какие-то перебои тогда были с лекарствами. И заодно поразил мое воображение курортом декадентских гениев, болезнью отчима, заботой своей об оном отчиме, а также Настиным сиротством: оказывается, мама ее уже давно лежала в желтом доме. Я только охнула, не успев рассортировать хорошие и плохие новости. В поздней версии Вацлава бытописательская позолота померкла. Марсик действительно суетился для «папочки», но поистратился на него не сильно, на радостях загулял, решил всенепременнейше посетить с первых денег всякие заграницы. Ну как было не наплести простофилям про Биарриц! А ехали, конечно, в Польшу, потому что у Вацы там родня и можно бросить якорь.
В Польше Марсик пристрастился к муштарде – легкой горчице и фисташкам, размечтался. Побатрачить бы челноком, потом своя лавочка, потом, глядишь, – и магнат… Арт-бизнес померк пред предместьями Варшавы, захотелось незамысловатости, зашевелилась охота к перемене мест. Так давно ее не было, что круп ракушками оброс. И еще: никто не бросался ему на шею и не кричал, что он – самый лучший в мире Карлсон. Они совсем не рады! Они, то есть Настя с отчимом. Марсик для них старался – и, в конце концов, какая разница, кто написал эту чертову девицу со ставридой, раз она удалась и окупилась. Эти два тревожных суслика начинали Марса раздражать. А Красную планету нельзя злить, у нее и так из глаз кровь подтекает! Отчим мало того что скопытился, так он еще куксился о потере. Душу, дескать, продал за тридцать сребреников! Расстался с лучшим творением, затосковал. Хотел рыбку съесть и косточкой в зубах поковырять задумчиво. Неприятный сюрприз для «магната» Марсика: прибыль наказуема отсутствием у сапиенсов логики. Но старика Марс не трогал, изливал досаду на Анастасию, которая продолжала худеть. Напоминал, что душа продана гораздо дороже, чем за тридцать. Начитанная Настя напоминала в ответ, что образ Иуды не нужно трогать грязными руками, которыми его заляпали бытовые толкователи. Без ревнивого апостола Иисусу было не вознестись. Кроме того, отчиму не так много досталось, не забывай, друг!
Стоило ли удивляться, что в Польше реальность сменила регистр. Ваца втихую занял престол, Анастасия ему жаловалась. Девушке нужна подруга любого пола, чтобы жаловаться на друга, Марс прощал обоих, он уже начал свое обращение в волка, которого сколько ни корми, все в лес смотрит. Настя в отместку проявила обстоятельный недевичий интерес к теории одной-единственной «кочки» – эту свою остроту она непременно сопровождала победным икотным смехом, даже я слышала образец. Не растолковать мутный концепт сингла – это было выше вацлавских сил. К тому моменту Ваца уже подсосался логическими рукавами к разным модным терапиям и только и желал, чтобы его молили о комментариях. Ему казалось, что он сумел выдоить из сингла целую карманную философию выживания и посему имел право забыть, откуда у нее ноги растут. Растут из Марса, да тот давно в отказе от своих зародышей, выдумок за завтраком. А Вацлав любил игру в идею, вылизывал ее до псевдонаучного великолепия, и оное обнадеживало, потому что прогресс обязан хотя бы легонько, но оскорбить традицию, а потом постепенно ее свергнуть или мирно заместить. Покушаться на аналогию с хрестоматийными революциями у Вацлава не хватало духу. Во всяком случае, вслух. Он искал поддержки у не прославившихся пока современников.
Насте оказались близки его умеренные методы. Она почуяла настоящее дело – вот где есть местечко под солнцем! Синдром сопровождающего опять сослужил ей плохую службу, она ошиблась. Завершая один круг, не попадись в восьмерку, из которой уже навеки никуда. Но велик соблазн прибиться к обойме без особых потерь, прилепиться правой рукой, когда туловище уже готово. И вкалывать по-честному, самозабвенно. Уютный тупик со всеми удобствами. Главное – поступить машинисткой к подходящему «Достоевскому». Вацлав в этом смысле куда как пользительнее текучего ненадежного Марса. У Насти он денег не занимал – не успел испачкать впечатление. А то, что занимал у других и она знала и грозила пальчиком, – до того ли ей было теперь, когда она трещала по швам от дурных предчувствий.
