…Великий был человек и все успел до двадцати трех лет. Поторопился с синглом?
Еще у Вацлава встречались чудные советы, скажем, не хаять чужую рожу, – женщин особенно касается. Многие тетки не преминут вякнуть за глаза про ближнюю и дальнюю, мол, страшна как смертный грех и прочее. А это лишнее. Я согласна с поляком обеими руками, есть в этих оценщицах мимолетная гнусь. Ваца же считал, что злопыхательство на почве чужих телесных изъянов – признак неправильной радости, нездоровых гормонов и, как следствие, повод подумать о вечном. Быть может, книжка напоминала смесь цзенских опусов и «Диагностики кармы», быть может, это графомания и бред, но мне нравилось. Кто сказал, что графомания и бред не должны нравиться?! И кто сказал, что полное отсутствие причинно-следственных связей в твоей голове не может привести тебя к верному финалу… Иной раз достаточно квасить капусту на молодую луну и не квасить на убывающую и во время ежемесячных «трех дней Кондора» – Марс все думал однажды, какое бы название благозвучное отписать месячным, – иногда достаточно просто выполнять нелепые и малообъяснимые правила, чтобы преуспеть, ежу понятно. Одиноким женщинам – не заводить кошек, кошки отпугивают сожительские тенденции, ничего тут не попишешь. А собаки, напротив, способствуют беспорядочным контактам, хотя бы исходя из поздних прогулок. Впрочем, у всякого свой опыт, и свои монетки под пятки, и своя соломка там, где упадет. Мне, конечно, захотелось извергнуть свежую порцию вопросов, но некому, пустота, ночь вокруг, Ваца неприлично храпит, мне остались самые мучительные три часа до встречи с поездом, везущим посылочку.
Посылочки из родных краев приходят чаще всего, когда я в звенящем отчаянии. Пускай даже в гастрономическом – начинаю лопать гостинцы прямо на перроне. Вот и теперь я не в лучшем виде, но тенденция положительная: сразу на перроне харчеваться не тянет, налицо отчаяние более высокого свойства. Интересно знать, Марсик завидует? Он наверняка читал рукопись, собрав морщины в узел над переносицей. Если, конечно, Вацлав ему позволил. Он с польской поездки нерешительно следовал сценарию «мужская ссора» и сомневался, уместно ли ему кобениться: ведь формально он в выигрыше, чужую Настю увел. И смех и грех! Что касается истины, хоть и непознаваемой, она уж точно ровнехонько легла противоположностью любовному треугольнику, если в геометрии возможны антиподы. Это Марсик их обоих бросил, он им был нужнее, чем они ему. По-другому хитрец не дружил, и в гробу видел мужские ссоры, и женские тем более. Однако он читал письма Пушкина и там обнаружил концовочку «…и отсутствие любимой мысли». Вот эта самая любимая мысль и не давала ему покоя, потому как Вацлав, серенький козлик, умудрился себе ее найти, а Марсик, пуп земли, ни в одном глазу. И с Вацей он как ни в чем не бывало, что порождало беспокойство и обиду. Да ну их, думалось мне, и эту брезгливую Настю в том числе. Ваца из ущербного самолюбия хоть книгу написал, а она что? С нее-то вроде не убыло, ей не предлагали гонки с препятствиями, из-за амбиции она, собственно, и оказалась женой Вацлава, и бросала одежду на пол, и ела дорогие фрукты в марте. А потом она сгинула – но кто же знал тогда! Не уйди она к Вацлаву – осталась бы жива.
Сколько бы ни сочиняли теорий – умных или графоманских, а мы все равно скатываемся в подобные трюизмы. Мы зачем-то работаем над ошибками, словно этим можно что-то изменить, словно в следующем раунде можно это учесть и пластиковую фигурку королевы сохранить на поле…
Но это уже будет совсем другая королева.
Заигрался Марсик с оголенными проводами наивного тщеславия… Но как он мог снести, когда друг – ближе некуда – такое лепит! «Прославиться хочу!» Альбинос хренов. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Амбиция хороша тайная и юркая, как куница. А мысль изреченная есть ложь. Кто сказал? Не помню! Как тут было не применить воспитательные меры, не указать, кто Юпитер, а кто бык, хотя ведь сам толкал претендовать на кесарево. А Вацлав, как дитя, принял вызов всерьез. Без этого разве ж он осмелился даже и предполагать Настю. Он не подлец. То есть подлец не он.
Утром – и никогда больше! – я не получила комментариев. Утром было не до этого, а потом не сложилось. И книгу-рукопись я больше в глаза никогда не видела, хотя, представьте себе, скучала по ней. Но потом такое началось! После того как Марсик сбежал от смятенных попутчиков в Польше, он вернулся к своим тщеславным друзьям. Свежий, просветленный. Имел наглость дарить подарки! Маленький кипятильник и сигару, а Насте – брошку с бирюзой. Отлучку трактовал без пафоса: счел упущением, что не довелось спать на варшавских газонах, а места исторические, приятные, и поляки так близки нам, чем Марс был совершенно очарован. Удивительно, что Настя его топором не зарубила. Она почуяла проверку: стерпишь – будем жить дальше, а если проблемы – тогда извини. Штука в том, что она хотела жить дальше. Пусть и зыбко, и ненадежно. Но на Вацлава в тот момент она положиться не могла. А остаться одной было позором – с такими-то данными! Ее бы гипотетически обсмеяли гипотетические подруги. Никаких подруг не было, но ведь «над вымыслом слезами обольюсь». Многие обливаются. Одни в недоумении: я красоты неописуемой, а все одна, почему? Другие наоборот: вот я, голубка серенькая, ничего особенного, а мужики ко мне липнут, спасу нет. Тут не знаю, кому сочувствовать больше, а счастливым обычно дела нет до рожи, они другие. А вообще, мелкая моя мещанская душонка плачет с поверженными, а от победителей нос воротит. Похоже, Настя на глазах меняла касту – из верховной в жалобную, да тут еще Марс подсобил. Не говоря уже о прочих женских постигших ее неприятностях. Но, слава Господу, она быстро забеременела от Вацлава, тут вроде все поправилось, бабушкины страшилки не сбылись, а это всегда приятный стимул.
А Марсик оплошал с картиной. Оплошал еще отчим, все выводя размашисто свою фамилию, а шустряку-агенту пришлось оплошать окончательно. Он не предполагал, что картину будет покупать русский. Заграничный русский, которому, как ни странно, интрига «больной, неказистый, но талантливый отчим – красивая падчерица» понравилась. В России его просто обязаны были обмануть, без мошенничества здешнее сафари бессмысленно, сценарий у ковбоя-обновленца удался. Марс смущенно дивился: какая ж разница буржуину, чью картину он берет, раз она ему приглянулась, речь ведь не о подделках Рембрандта. Дурачина, ты, простофиля, а то как пойдет художник в гору, станет цениться, а буржуин и не прочухает, что сделал удачное вложение, чепуха получится! Русский ковбой начинал раздражаться.
– Вот и славно, что все открылось, вот и чудненько. Тем более что ложь такая невинная, можно сказать, святая, и так хорошо укладывается в рекламный ход! – Марс не нашел ничего лучшего, как заворковать перед покупателем, а то вдруг убьют сейчас же, привет, мол, от русской мафии из Нью-Йорка.
До чего же страхи наши нелепые. Мы тоже однажды затеяли с моим добрым приятелем немного выпить. Еще был кто-то, но мы самыми стойкими оказались, песни пели, рыбу среди ночи купили вкуснейшую с белой мякотью горячего копчения. Вроде ажур неколебимый. И вдруг ни с того ни с сего мне друг мой показался опасным. Чокнутым. Сидит весь тощий, красный и истории неприятные рассказывает. Как одна девушка якобы, которая любит его до разрыва селезенки, живет теперь в глухой псковской деревне, одна в деревянном домике, зимой укутавшись в шалочку ходит к колодцу… Теперь вспоминаю эпизод: ну с грустинкой, но ведь не Хичкок! А тогда мне показалось, что именно Хичкок, ужас засасывающий, и взглядик у приятеля не мутнеет, как положено для нашей кондиции, а ясный, приветливый, понимающий даже, как у маньяка из черно-белого хрестоматийного «Психо», где убийство происходит в ванной комнате и налицо нездоровье режиссера-мэтра. Да шут бы с ним, со своим бы здоровьем разобраться. И я как забоюсь! Хоть к соседям стучи с воплем. Думаю, нет, к соседям не буду, пока он в туалет ходит, я спрячусь. И залезаю под кровать в комнате. На ней остатки компании дрыхнут, какая-никакая, а защита. Тот облегчился, вышел и молча меня ищет. Молча! Был бы в своем уме – позвал бы меня, покричал. А то молчит. А потом спокойно доводит до сведения: выходи, мол, я знаю, где ты. Матка боска! Кошмар достиг критической массы и весь вытек. Устала я под кроватью. Не то чтобы тесно и грязно, но чуть поодаль от меня лежала засохшая кучка кошачьего дерьма. Хоть и засохшая, а неприятно. Я и вылезла. И говорю ему, чтобы дул отсюда немедленно, а то… а то не знаю, что будет. Он медленно обулся и впрямь ушел. Послушался почему-то. Но мы и по сей день дружим как ни в чем ни бывало. Редко-редко и недоуменно вспоминая вечеринку с Хичкоком.
