– Это не курятники! – захлебываясь обиженным смехом, протестовала Анна. – Это… развалины ушедших миров. Это, понимаешь, вроде зоны у Тарковского в «Сталкере»… или в «Ностальгии», где Янковский со свечой ходит.
Заслышав имя любимого режиссера, папа ощутил некоторую долю и своей ответственности за посеянное им культурное зерно…
– Тогда так и скажите! – вскричал он вдруг с горячностью адепта. – Мол, Тарковские мы! Вот и нафотографировали, понимаешь, выселки…
С тех пор Аня и Катерина в минуту слабости и уныния бодрили друг друга, называясь «братьями Тарковскими». Святое братство – намоленный символ. Благодаря чему – и никак иначе! – все сошло с рук: простили и фотоаппарат, и зачет поставили за курятники…
Теперь же, во вражеском журнальном тылу, Анне надо было быстро придумать замену звучной фамилии. Не тревожить ведь классиков, в самом деле! Радельниковы – дальние, ни разу не виданные родственники из Душанбе. И люди вроде хорошие, и фамилия светлая. Только легенда у Анны подкачала.
– Я принесла вам тексты очень талантливых… – затараторила поначалу с горячностью, но начала запинаться, и коварный редактор насмешливо поднял бровь. – Это два брата. Они инвалиды с детства. Детдомовские, – для убедительности прибавила Аня, хотя ведь знала, что чем скупее врешь, тем легче потом выкручиваться.
Но если уж понесло, так держи карман шире. Вот, мол, дети соседки-алкоголички. Мать умерла, дети выросли в приюте, теперь вернулись в родительскую конуру. Родни у них нет, живут как придется, с миру по нитке. Но Бог дал жажду самовыражения. И грех было бы не поддержать конструктивные стремления молодых людей с трудной судьбой…
– Конечно, конечно, – с подозрительно торопливым участием согласился зубоскал. – Оставьте рукописи, посмотрим. Напишите только их телефон на всякий случай.
– Я дам свой. У них нет. Так что лучше через меня. – Голос Анны наконец окрылился вдохновляющей энергетикой бескорыстного обмана.
Она ушла, чувствуя себя изобретательной и смелой. Не беда, что прием стар, как солдатский анекдот. Но в этом шарм традиции: даже Шарль Перро поначалу подписывал свои сочинения именем одиннадцатилетнего сына Пьера д’Арманкура. Перро скрывал свое авторство, ибо был государственным мужем и членом академии, которому негоже сказочками баловаться. А Анна скрывает половую принадлежность. Повод попроще, что и говорить, но ведь и времена другие. Сейчас члены академий только рады были бы свое имя сказочками прославить. А вот такую тривиальность, как пол и естественные предпочтения, приходится скрывать.
Вспомнилось о Федечке. Это первый укол назревшей разлуки с любимым городом. Потому что за Федю с городом случилось неравное единоборство. Нельзя тут рубить с плеча. На зыбких берегах не делай резких движений – увязнешь. Здесь надо быть терпеливой Царевной-лягушкой. Возможно, лет тридцать ждать снятия порчи. И все это время с малокровным достоинством и посильным приятствием для окружающих нести свое пупырчатое тело по волнам жизни. Ведь и для лягушек праздники случаются, в самом деле…
Феде приходилось скрывать здоровую тягу к женщинам. Впрочем, все по порядку. Познакомились в редакции на Обводном. Федор сразу предложил помощь: мол, зачем сама печатаешь материал, давай мне, я, между прочим, по одной из специальностей машинистка. Так и сказал. А потом добавил: в армии десятипальцевым методом научился. Федьку все любили, он же безотказный. Интеллигентный. С юмором. Свойский, ранимый. К несчастью, таких любят не только милые люди с Обводного канала, но и… немилые люди. Извращенцы. На политкорректность Анне было с некоторых пор наплевать. Усвоила накрепко: что такое «хорошо» и что такое «плохо». Хорошо – это мужчина с женщиной по обоюдному согласию. Все остальное – плохо, просто потому, что «несчастливо». И первое может быть несчастливым, но есть шансы на удачу, а в противном случае шансов нет совсем. Ну не придумал пока Господь реформу соития и воспроизведения! А пока он добро не даст, ничего не выйдет, сколько бы гей-парадов ни затевали. Вон сколько великих, чудных и благородных полегло в битве с традицией. Даже Меркьюри, а ведь какой мужик… Не надо больше жертв. Пусть мальчишки лучше будут шумными, вредными, даже немножко ядовитыми. А то на покладистых слишком легко влиять всякой мрази. Пускай в нужный момент срабатывает охранное шило… понятно где.
А никакой изначальной тяги к собственному полу нет, нет и быть не может! Это все плоды совращений. Прости, психоанализ!
Анна не афишировала свои взгляды. Какими-то они выглядели черносотенными. Но внутренне не колебалась – насмотрелась на Федьку и иже с ним. Сказывалась боевая юность в обществе есенинских бандитов. А может, причина лежала глубже, в детстве и отрочестве на ниве бескомпромиссно промышленного города. Учеба в школе, где когда-то «мотал срок» написавший бессмертные строки «и фальшивые монеты здесь Демидов шлепал где-то…». Подумать только, его тоже мучила картавыми историями об умирающем Ленине Магдалена Ивановна! Ее раскачивающиеся, как янтарные маятники, громоздкие серьги – все равно что серебряная ложечка гипнотизера. И вся новая российская история для Анны – под фатой этого морока. Ничего не вспомнить. Потому что она размышляла на уроках о судьбе смешной и строгой учительницы, девочки из городка Энгельс. Ее семья наверняка втайне блюла протестантство, а имя новорожденной дали тройное. Что-нибудь вроде Магдалена-Луиза-Терезия… Архитектурные германские излишества отвалились, как пуповина, осталась одна библейская прекрасная аллюзия, из Иоганновны переквалифицировалась в Ивановну, углубилась в Ленина и попала в царство уральских викингов. Рельефных носогубных складок, раннего трудового воспитания и позднего полового созревания. И неожиданно мягкого произношения «баушка» вместо «бабушка».
Впрочем, все это фантазии, а как дело было, знает лишь архив ЗАГС. Прости, Луиза-Терезия…
Так случилось, что Федьку заприметил один тип. Все произошло не без Фединой глупости, простительной по молодости. Еще до армии, до института. Феде предложили сфотографироваться. Просто для журнала – якобы. Продемонстрировать спортивную мужскую одежду. Что тут такого? В маленьком городке Артемовске развлечений немного. Даже старшая сестра, ничего не подозревая, одобрила.
Впрочем, Федины сестры – отдельная тема.
Федя не то чтобы быстро забыл о съемке, но постарался погасить тщеславные иллюзии на ее счет. А потом выяснилось, что журнал не журнал вовсе, а каталог известного свойства. Там-то его и заприметил человек с искореженной линией ума и, как следствие, неправильными потугами тела. Он пригласил к себе в гости, в ни разу не виданный доселе Петербург. «Хотя бы на „Аврору“ посмотришь…» – так сказал. Парень был без затей, но потом сориентировался, чем надо завлекать. Провинция не болото, а кузница прогрессивных кадров. Федя уж давно учился на геодезиста в областном институте, пережил первую робкую любовь, а тут на тебе! Питер, Розенбаум, водка «Абсолют»… Он воспринял приглашение как шутку. А потом как… дружбу. Если крепкая мужская дружба может начаться с драки, то почему не может с недоразумения? Пусть даже и такого скользкого. Просто беда с этой мальчиковой доверчивостью! Федьке было немногим более двадцати. Недостаточная арифметика. Всем известно, что только после тридцатника люди не любят тратить время даром и целыми сутками заняты, от греха и от соблазнов подальше. Потому что уже знают: при желании их обмануть очень легко. Надо всего лишь пригласить на концерт Агузаровой.
