Спасибо, маркиза ангелов. Тебе просто сразу не понравился словесный портрет Данилы Дмитриевича. Один раз услышать – и сто лет не видеть. Звериная интуиция.
Анну познакомил с Данилой, конечно, Вадим. Раз уж второй – следствие первого, так ему и начинать. Знакомство прошло в атмосфере сонного штиля, опасность которого осознается много позже. Уж лучше пусть сразу пронзят нутро гром и молнии, и встреча получит моментальный статус роковой и безжалостной. Потом – любовная агония, наваждение, грех, покаяние, возвращение в лоно семьи и, может, даже церкви. Обычная поправимая история, хотя и у нее бывают разные категории сложности и последствий, как у пожаров или катастроф. Но трамплин постепенного нарастания интереса – он самый сложный, потому как таит в себе высокую вероятность необратимости. Бывает, все и обойдется, симпатия останется на неосознанных слоях, получит легальный выход в чинном приятельстве и совместных прогулках по Ботаническому саду – а то и на Гарри Гродберга в Зал Чайковского. Какая благодать – не переступить эту грань!
Но мучиться потом несбывшимся?! Увы, не наш диагноз. Данила Дмитриевич увлек шелестящим говорливым спокойствием. Чем, кстати, умиротворял даже Вадима, что мало кому удавалось. Он не спорил и не возмущался безобразиям, он только смиренно ссылался на святое: «Вадик, не ругайся в Рождество, тебя Бог накажет». И Вадим на время становился напряженно-задумчивым. «Вот оно как!» – брала на заметку Анна. Но в ее устах смиренный упрек не имел силы – ведь сама некрещеная. Да и Данила Дмитриевич не всякий раз был услышан, чаще был бит изощренной отповедью со ссылкой на Вадюшиного крестного отца (ох и широких взглядов господин!).
Данила, упругий и скользкий, как сама истина, мирно переводил тему в иное русло. Не обижался, не отрицал и не отказывался от угощений. Вадим угощал с кавказской настойчивостью: кем-кем, а жадиной он не был. Конечно, при этом приходилось терпеть его диктатуру. Однако… Данила как будто все сносил велеречиво и смешливо, словно все вокруг не всерьез и драки с гопниками за соседним столом ни при каких обстоятельствах не будет. Для Анны с растянутыми мышцами-связками тела и риторического аппарата – от постоянной необходимости удерживать своего бедолагу от эксцессов – это было в новинку.
Случались, конечно, на ее пути мудрые равнодушные советы: мол, пусть себе Вадюша носится в ночи, ищет приключений себе на макушку, а ты спокойно спать ложись. Ну поколотят, ну ввяжется, ну пролетит… так он же, мятежный, сам просит бури. Сколько можно бегать за страшным небритым мужиком и ловить его над пропастями во ржи! Тем более что он совсем над другими пропастями, куда Анне путь заказан и о которых она своими куриными мозгами даже не догадывается и с крыльями куриными никогда не долетит (это уже от Вадима получала, когда ему надоедала вздорная неумелая опека).
Иначе строил защиту Данила Дмитриевич.
Он по праву старшинства подкупающе уходил в прошлое:
– Я и сам, и сам был таким, Анечка. Ты не представляешь, насколько я узнаю в Вадике себя пятнадцатилетней давности! Не бойся, он сейчас вернется. Целый и невредимый, а мы с тобой лучше тут посидим, выпьем. Вот уверяю тебя: лучшее, что можно сделать, – не поддаваться истерике. Быть собой. Молиться…
О том, что молитвы Данилы выходят боком, Анна пока не знала. В тот момент ее расположило к миротворцу отсутствие постылой, просто-таки ненавистной идиомы «не обращай внимания» или ее же вариация «не бери в голову»! Речевой аппарат доброхотов автоматически воспроизводит эти указания, давно вписанные в генетическую память. Могли бы изобрести что-нибудь новенькое! Так и хотелось в ответ врезать по репе – да хоть бы и теми же Стругацкими, раз уж они удачно прошли испытания. А после ответить тем же необременительным сочувствием: «Не бери в голову, подруга…»
Вадим, как и было обещано, вернулся невредимым и даже довольным своими успехами на невидимом фронте. Позднее предсказания Данилы Дмитриевича тоже сбывались – но только плохие. Он больше по ним спец. И молился он за ближних своеобразно. Был у него старый верный друг. Умница, детский доктор, авторитет в тонких хирургических делах. Анна так много слышала о нем от своего любимого комнатного Нострадамуса, что как будто и сама знала. Однако светило-хирург никогда не появлялся в ее поле зрения. Его жена чем-то страдала, была слабой и немощной. В общем, гейша из нее не проклюнулась. И Дмитрич пожалел друга по-мужски. Помолился за его здоровье, чтобы личная жизнь наладилась и рассосался бы застой в предстательной железе. Что ж, Господь лучший доктор… Вскоре друга увела из семьи энергичная коллега из ординатуры. Как будто все разрешилось благополучно. Для предстательной железы – как минимум. «А душе каково?» – интересовалась Анна. Ей не давала покоя судьба брошенной и больной жены. Разве с ней обошлись справедливо? «Так, значит, Богу угодно», – философски разводил руками Данила Дмитриевич.
Дальше – больше. По «подсказке» усердного молитвенника Богу стало угодно, чтобы один преуспевающий, но нервный предприниматель разорился и уехал в тамбовскую деревню разводить овец. Здесь для души польза очевидная: от стяжательства и соблазнов – к праведному семейному житию на лоне живительной экологии. Пятеро детей обучались столярному делу. Красота!
– А в столице в него бесы вселялись, – вспоминал Данила о бывшем начальнике. – Мог, например, выпустить для острастки приказ о применении телесных наказаний для подчиненных. Правда, он отходчивый, в тот же день все отменял…
Как известно, все к лучшему в этом лучшем из миров. Однако когда Анну в недельный срок попросили освободить квартиру, Паша Вепс сощурился: «Видно, Данила свет Дмитриевич за тебя помолился…» Внезапный, никак не объяснимый форс-мажор! Смешок попал в точку – Анна и сама подозревала. Данила-мастер умел устроить best regards, а уж если примешивались обиды, которых при расставании накопилось… Но расставание и исход из полюбившегося гнезда – они когда еще будут! Хаотичное повествование норовит забежать вперед, торопливая исповедь проглатывает дни и месяцы счастья. Зачем мы так торопимся к развязке?!
Чтобы нас скорее отогрели на метафизической кухне, разве непонятно! Но пока, если вернуться на дни, месяцы и даже годы назад, – то необходима лишь одна ремарка: Анна мимолетно насторожилась. Взяла на заметку: пускай Данилушка не будет в курсе всех проблем, а то еще помолится сгоряча. И тут же забывала поостеречься! Усыпляла бдительность нежданная персиковость происходящего. Гуляли по Замоскворечью. Падали крупные снежные слитки, горели окна кафе, в которых сидели нога на ногу располагающие к себе статисты. Они – спасибо им! – придавали неторопливый уют картине мира. Важнейшая деталь – окружение. Незнакомцы и незнакомки, остающиеся на фресках наших приключений навсегда. Недаром содержание норовит перетечь в фон, и нередко в любовных историях самые симпатичные – герои второго плана. В общем, снежное, влажное новогоднее преддверие. А гулять с Данилой Дмитриевичем было одно удовольствие. Он хоть и не покровитель, но знаток. По ориентированию на местности у него твердая пятерка. Умел нырнуть от центральных улиц в укромную мякоть города. Туда, где судьба давно не ищет никого за печкой, потому что жильцы здешние уже либо упакованы «от и до», либо ничего им не надо. Сами себе кудесники не от мира сего, старики и дети на убитых квадратных метрах под снос. В стенах трещины. Из одеял, свешивающихся с балконов, лезет вековая вата. В мозгах у аборигенов то ли опилки, то ли золотая стружка. Не понять, как живут эти хоббиты, кто их рожает и выхаживает их, – дееспособный люд не пеленгуется в этих сказочных дырах города.
