Ему всегда нравились сильные женщины. В этом было несчастье Левинсона. Он завоевывал очередную неприступную крепость, после чего терял к ней всякий интерес. Теперь, когда Мелисса вновь оделась в броню гордости и самостоятельности, он готов был сорвать с нее этот синий мундир прямо здесь и сейчас, на этом липком столе.
Духота, шум тропического дождя, бьющего по крыше из сухих пальмовых листьев, острое ощущение опасности и богиня войны с короткой стрижкой напротив — о да, давненько он не испытывал таких всепоглощающих, восхитительных эмоций. Ради таких моментов и стоит жить. Каждое мгновение рискуя умереть.
Черт возьми, кажется, он все-таки перебрал проклятого кокуя.
Левинсон откашлялся и прервал очередной страстный пассаж Столыпина, посвященный малярийным комарам, которых Семён ожидал здесь встретить на каждом шагу, но пока не встретил ни одного.
— Брось, приятель, ты для них невкусный — слишком пресный, — успокоил юного товарища Левинсон. — К тому же их наверняка смыло в канализацию дождем. Предлагаю тебе почтить память малярийных комаров, погибших во цвете лет, минутой молчания, а мы с госпожой Майер пока обсудим, как она оказалась в Ла-Гуайре.
Мелисса пожала плечами:
— Примерно как Колумб, — она пригубила скотч, — я думала, что корабль плывет в Индию. Оказалось, в Южную Америку. С испанским у меня всегда были проблемы, ты же знаешь. Опомнилась, когда мы уже болтались посреди Атлантики.
Левинсон расхохотался. История показалась ему отличным анекдотом.
Мелисса, чей взгляд заметно смягчился под воздействием виски, тоже слегка улыбнулась.
— Чертов дон Карраско! Наобещал мне с три короба — лучшие пляжи Гоа, бесплатные коктейли всю дорогу, форму вот красивую подарил — и сунул на эту посудину.
— Специально? — потрясенно спросил Столыпин.
— Не будь ребенком, Семен, — пристыдила его Мелисса. — Естественно, специально. Ему нужно было услать меня как можно дальше. Желательно — в самую опасную точку мира. Боялся, что я вернусь в Россию.
— А ты собиралась? — небрежно поинтересовался Левинсон.
— О черт! Однозначно нет, — сердито отозвалась Мелисса.
— Зачем ты вообще с ним связалась, с этим сомнительным типом, Карраско? — спросил Левинсон. — Чингисхан и Маккиавелли были заняты и не ответили на твой звонок?
— Затем, — объяснила Мелисса. — Только у Испании флот и был на ходу, потому что страна застряла в средневековье. Все европейские страны слишком продвинутые, чтобы справиться с отказом всего оборудования сразу. А конкистадоры — прыг на свои развалюхи-галеоны и скрипучие каравеллы, и вперед, завоевать растерянный мир.
— Так ты тут одна? — уточнил Левинсон.
— Ухаживает за мной один офицер с корабля, охраняет от льянеро, предлагает отвезти на ближайший райский пляж, — пожала плечами Мелисса. — Но пока я предпочитаю испанцу скотч.
Она вдруг подхватила мокрый синий плащ и встала.
— Что ж, милые мои, приятно было поболтать, — сказала она, глядя в окно на дождь. — Успехов вам в вашем приключении. А я пойду, пожалуй. Буду просить моего испанца увезти меня отсюда обратно в Европу. Я все-таки не Колумб. Нечего мне тут делать.
Левинсон вскочил и загородил ей проход.
— Постой, Мелисса.
Она вопросительно смотрела на него с незнакомым выражением в глазах. Зрачки у нее были золотистые, как виски.
Левинсон понял, что у него только одна попытка.
— Мы же все-таки в Южной Америке, — серьезно сказал он. — Давай выпьем по чашке настоящей арабики.
* * *
28 июня
Российская империя. Санкт-Петербург. Зимний дворец
Екатерина
— Я бы все отдала за стакан березового сока, — сказала Екатерина, глядя на свою чашку с кипятком, в которой суетились две чаинки. Чаинки были маленькими, но активными, и всеми силами старались изобразить из себя нормальный чай: группировались то так, то эдак, опускались на дно, поднимались к поверхности. Но все усилия их были напрасными. По вкусу, да и по всем остальным характеристикам, напиток как был обыкновенной невской водой, так ей и оставался.
— Я читал, что еду лучше запивать простой водой, так полезнее, — оптимистично заявил Иван. От своей сегодняшней чаинки он отказался в пользу Екатерины.
— Было бы что запивать, — вздохнула государыня.
На стоящей перед императрицей тарелке из фарфора французской мануфактуры Сен-Клу начала XVIII века высилась горка гречневой каши — настолько маленькая, что можно было в подробностях разглядеть изысканные кобальтовые узоры на дне тарелки.
— А помнишь, какие обеды давала нам Скатерть-самобранка в Царском Селе? — Екатерина мечтательно прикрыла глаза. — На телешоу, где вы с ребятами ко мне сватались… Какие времена были — беззаботные, веселые, простые… Эх, ну и дурочка я была! Надо было тогда брать от жизни всё. И всё меню Скатерти заказать целиком, от жареных груш с голубым сыром до котлет из карпа в стиле гефилте фиш, от чатни из кабачков с изюмом до овсяно-мятного пудинга с яблочным топингом… И на Генри не стоило так зацикливаться… Он ведь даже не удосужился поучаствовать в отборе! — ни с того ни с сего вспомнила Екатерина и снова жутко разобиделась на мужа. — Даже простенькую видеоанкетку не снизошел записать для меня! А еще киношник. Весь в премиях, видите ли. Весь в «Щуках», как я в проблемах. Коронацию мою пропустил. И вообще все на свете пропустил.
— Уверен, что Генри и сам отчаянно жалеет, что не смог приехать на коронацию, — вежливо сказал Иван.
— Ага, жалеет он, как же. Загорает небось в свое удовольствие, — буркнула Екатерина, сердито стуча ложкой по старинной тарелке.
Хозяйственная мадам Столыпина, присутствующая за столом, тут же сделала ей замечание.
Последние шесть недель, прошедшие со дня коронации, мамочка Семена на добровольной основе вела хозяйство неумехи-государыни. Сперва пошли в дело тюбики с разноцветным месивом для Скатерти-Самобранки. Мадам придумывала из полупластмассовой жижи странные, фантастические, но вполне съедобные блюда. Потом тюбики закончились и Столыпина стала бегать на Литейный, в ближайший Императорский центр помощи, где петербуржцам по талонам выдавали продукты со складов «Пассажей Второва». Жалкие крохи, но все же лучше, чем сомнительные тюбики. Обед она готовила в маленькой ржавой печурке на Метрдотельской Кухне; тут же кипятила воду для стирки и раскаливала утюг, несмотря на июньскую духоту. Мадам Столыпина просто не могла допустить, чтобы ее венценосная подопечная показывалась на людях в грязных мятых футболках. Пузатая пыхтелка на чугунных ножках была маловата для нужд четырех человек и безумной страсти мамули к стирке. Но за последние полвека все остальные дворцовые печи постепенно отключались от ненужной ныне системы дымоходов, спроектированной еще в 1835-м году военным инженером генералом Аммосовым. Многочисленные камины, голландки, шкафы для пирожных, плиты, русские печи, бывшие ранее устройствами жизненной необходимости, в двадцать первом веке превратились в декоративные бессмыслицы. Как, собственно, превратились в них и сами российские монархи, думала Екатерина в минуты уныния. От печного жара круглые щеки мадам, и без того всегда румяные, полыхали алым пламенем, как у купчихи с картины Кустодиева.
