— Да сколько же можно! Имейте же чувство собственного достоинства! — в очередной раз рассердился на молельщиков новоиспеченный Перун. — Перестаньте валиться передо мной, как подкошенные!
— Благослови на тяжкий труд, — пробубнил Ерофеич. — Для тебя же истязаемся, робим день и ночь.
Алексей подхватил старосту под мышки и попробовал его поднять. Ерофеич упрямо поджимал ноги и вставать не хотел ни за что.
— Ну что ты будешь делать, отпусти уже его, — вздохнул Николай Константинович и прикоснулся к плечу сармовчанина веткой дуба: — Благословляю, сын мой. И запрещаю в дальнейшем падать передо мной на колени.
— Сила твоя рубежей не имеет, но почитать нам тебя не запретишь, — самодовольно заявил Ерофеич. — Во веки станем колены преклонить.
Николай Константинович закатил глаза и отправился дальше.
По дороге к озеру их сопровождали приветственные возгласы сармовчан. Большую часть этой публики за две недели удалось-таки отучить валиться на колени при виде любимого бога. Николай Константинович втолковал им, что благоговение не должно мешать работе. Парни и правда трудились в поте лица. Валили не себя на колени, а деревья на землю — медленно, очень медленно, но все же что-то получалось. Несколько стволов уже лежали на траве, с них отсекали ветки. Вспыхивали самодельные лабрадоритовые топорики.
— А я, Николай Константиныч, наконец-то понял, на что похоже извержение вулкана, — сказал Алексей, пробираясь сквозь багряные кусты осенних рододендронов. Парень просто не умел молчать. И это было одно из лучших его качеств. — Однажды меня послали в командировку на ВАЗЗ… Вы бывали на ВАЗЗе? Бесконечно кайфовое местечко!
Николай Константинович кивнул. Он вспомнил светлые просторные цеха Волжского альтернативного завода, где всегда вкусно пахло едой и технологиями. Будучи императором, Николай Константинович не раз посещал презентации значимых новинок ВАЗЗа — стал «крестным отцом» компотовара «Жердель 3000», мини-модели Самобранки «Вот такие пироги», компактного блинного конвейера «Домашний Чичиков с припеком». Каждый раз, когда он аплодировал запуску в массовое производство очередного шедевра от ВАЗЗа, государь преисполнялся гордостью за родную страну. Но, конечно, сердце Николая Константиновича навсегда принадлежало Русско-Балту — предприятию, где мечты рождались, ставились на колеса и оснащались самой прогрессивной в мире пневматической подвеской. РБЗ был его happy place, «счастливым местом», как говорят американцы. Какой контраст по сравнению с тем уголком ада, в котором он сейчас находился!
— Так вот, попал я на испытания «Пшенного безумия» — автоматической кашеварки, — рассказывал Алексей, осторожно обходя толстого сытого полоза, свернувшегося кольцом на усыпанной иголками тропинке. — В общем, не знаю, в чем там было дело, но на этих испытаниях что-то пошло не так, и горшочек начал извергать кашу, как наш вулкан. Они никак не могли его остановить — пульт залило все той же кашей. Ёлки-кашёлки! Вся лаборатория погрязла в разваренном пшене, просто цирк. А каша-то еще, вообразите, сладкая, кнопки у них все залипли… Я там буквально по полу валялся от смеха. Потом сбегал в столовую за ложкой и отобедал, прямо с панели управления, пока они думали-рядили, как все починить. А каша вкусная, как не знаю что! Мед, фрукты, язык проглотишь! Ну, ем я эту кашу и говорю им так в шутку, чтобы разрядить обстановку: «А вы не пробовали приказать своему котелку: «Горшочек, не вари!»?». А сам, представьте, Николай Константиныч, в этот момент случайно ногой задеваю какой-то провод под столом. Ну и горшок тут же выключается. Меня потом вызвали к начальнику отдела. Я думал, он у меня пропуск отберет, а он мне предложил перевестись к ним на ВАЗЗ с повышением, в бригаду инженеров-оперативников. Ну я отказался, меня как раз отобрали для вашего реалити-шоу, поехал я в Петербург к Кате свататься. Кто знал, что в итоге я полюблю другую вашу дочь?
— Ложку-то в столовую вернул? — спросил Николай Константинович, которого Алексей, как всегда, изрядно поразвлек.
— Вернул; зачем мне ложка-то, я на завтрак больше яичницу люблю, а для нее вилка нужна, — простодушно отвечал Попович. — А я вот знаете что еще понял, Николай Константиныч? Восстание машин — оно совсем не такое, каким мы его себе представляли. Восстание машин — это когда машины сперва приучают людей к своей нужности, делают нас рабами технологий, а потом подленько так ломаются. Когда без них мы уже не можем.
За разговорами друзья незаметно вышли к туманному берегу Байкала. Над пляжем, как всегда, стоял тяжелый рыбный дурман. — Софи! Жар-птица на старте?
— Так точно, пап! — отрапортовала Софи. Кто бы узнал сейчас в этой темнолицей брюнетке, покрытой копотью с ног до головы, наряженной в грязные многослойные тряпки, бывшие когда-то летящим шифоновым платьем, — кто бы узнал в этой дикарке дочь императора и величайшей киноактрисы двадцатого века? Однако Софи была преисполнена оптимизма. Единственное, из-за чего она расстраивалась, — что пропускает начало занятий на своем философском факультете в Барселонском университете. Алексей ее утешал: «Да не кисни, может, твой универ уже вообще закрыли. Твой факультет так точно. Я полагаю, нынешней Испании философы не особо нужны».
Софи вытащила из-за пазухи голубя. Николай Константинович называл его Жар-птицей, Мустафа — Фениксом, Алексей — сизарем, пессимист Савельев — переносчиком заболеваний, а сама Софи — бедняжечкой и еще почему-то Аргошечкой. Она нашла голубя под дубом на вершине холма на следующий день после извержения вулкана. У него была ранена лапка. Софи его выходила, кормила мелкими цветками полевых ромашек, прикладывала к царапине подорожник, и теперь Аргошка был готов к полету. Голубь стал единственной надеждой миссионеров на связь с остальным миром. Аргошка был самым обыкновенным серым городским голубем, поэтому Николай Константинович отчаянно надеялся, что крылатый посланник полетит к людям.
— Где записка? — спросила Софи. Экс-император вытащил из кармана исписанный листок. — Пап, ты что, серьезно? Аргошке такую тяжесть не поднять!
— Пожалуй, ты права, — смутился Николай Константинович. — Что-то я совсем расчувствовался, расписался. Тоже мне, инженер. Полезную нагрузку простой птицы не смог рассчитать. Сейчас все исправлю.
Под сочувствующими взглядами Софи и Алексея несчастный влюбленный оторвал от большого листа узкую полоску с последним абзацем, в котором содержалась самая нужная информация. Скатал полоску в маленькую трубочку, отдал дочери. Пока та привязывала записку к лапке Аргошки, Николай Константинович торопливо скомкал никому не нужное письмо, как следует размахнулся и швырнул бумажный шар в ближайшую пылающую трещину. Указ мгновенно вспыхнул и бесследно растворился в лаве. Тонкая полоска дыма — вот и все, что осталось от робкой романтики экс-императора.
— Командуйте, Николай Константиныч, — пригласил Алексей. — Запускаем нашу пернатую ракету.
Руководитель экспедиции, подавив печаль, подхватил игру:
— Три, два, один — пуск!
Аргошка, хлопая крыльями, взметнулся в облака. И сразу же пропал. Проследить его путь в этом тумане было невозможно.
