(Похищенные записки)
— Получили ли Бене Гессерит информацию о новой схеме? — спросил Лето.
Свита тем временем достигла первой отметки, после которой дорога поднималась в гору, — приближаясь к мосту через реку Айдахо. Солнце поднялось на четверть дуги, некоторые придворные сбросили плащи. Айдахо с небольшой группой Говорящих Рыб шел на левом фланге, на его потном обмундировании уже осела пыль. Состязаться в скорости с Императорской тележкой было нелегким делом.
Монео споткнулся, но сумел удержать равновесие.
— Да, их проинформировали, господин.
Было очень нелегко изменить ритуал приема, но Монео научился приспосабливаться к неожиданным поворотам событий во время Празднеств. У него были планы практически на все случаи жизни.
— Они все еще просят разрешения учредить постоянное посольство на Арракисе? — спросил Лето.
— Да, господин, и я дал им обычный ответ.
— Достаточно было бы и простого «нет», — произнес Лето. — Нет больше необходимости напоминать им, что мне ненавистны их религиозные притязания.
— Да, господин, — сказал Монео, стараясь держаться на положенном расстоянии от тележки. В Лето сегодня было очень много от червя. Виновата была влажность, характер Червя проявлялся больше всего именно при высокой влажности.
— Религия всегда приводит к риторическому деспотизму, — сказал Лето. — До Бене Гессерит на этой ниве больше других отличились иезуиты.
— Иезуиты, господин?
— Ты наверняка знаешь о них из курса истории.
— Не уверен в этом, мой господин. Когда они жили?
— Это неважно. Ты в достаточной степени осведомлен о риторическом деспотизме, поскольку хорошо знаешь историю Бене Гессерит. Правда, они не доводят дело до явной одержимости своим учением.
Преподобные Матери прибыли в очень неудачный для них момент, подумал Монео. Он собирается проповедовать против них, а они испытывают к этому органическое отвращение. Это может привести к серьезным осложнениям.
— Как они отреагировали на изменение протокола? — опросил Лето.
— Мне сказали, что они были разочарованы, но не стали настаивать на своем.
При этом Монео подумал: Лучше всего приготовить их к еще большим разочарованиям, которые постигнут их, когда им не разрешат поддерживать контакты с делегациями Икса и Тлейлаксу.
Подумав это, Монео покачал головой. Это могло привести к совершенно непредсказуемому и опасному заговору. Надо предупредить об этом Дункана.
— Это приводит к самостоятельно исполняющимся пророчествам и оправданию всякой мерзости, — продолжал между тем Лето.
— Вы имеете в виду… риторический деспотизм, мой господин? — спросил Монео.
— Да! Он прикрывает зло стенами самозваной праведности, которая не воспринимает аргументы, направленные против зла.
Монео с беспокойством смотрел, как рудименты рук совершают круговые движения, словно подтверждая слова Лето, сегментированное тело подергивалось. Что мне делать, если Червь вдруг окончательно покинет его? этой мысли лоб Монео покрылся холодным потом.
— Такой подход питается извращенными средствами, которые намеренно применяют для дискредитации противоположных мнений, — сказал Лето.
— Это касается всего, мой господин?
— Иезуиты называли это «укреплением основы власти». Это приводит к лицемерию, которое всегда формирует пропасть между действиями и их объяснением. Они никогда не соглашаются с противоположным мнением.
— Мне надо более тщательно ознакомиться с предметом, мой господин, — сказал Монео.
— В конечном счете власть начинает править подданными с помощью чувства вины, что приводит к охоте на ведьм и необходимостью находить козлов отпущения.
— Это потрясает, мой господин.
Кортеж обогнул угол скалы, и вдалеке показался мост.
— Монео, ты внимательно следишь за моими рассуждениями?
— Да, мой господин.
— Я описываю инструмент создания основ религиозной власти.
— Я понял это, мой господин.
— Но почему ты проявляешь такой страх? Чего ты боишься?
— Разговор на религиозную тему всегда очень волнует меня, мой господин.
— Оттого ли это, что ты и Говорящие Рыбы пользуетесь властью от моего имени?
— Конечно, мой господин.
— Основы власти очень опасны, потому что привлекают к себе людей в действительности безумных, людей, которые ищут власти только ради власти. Ты понимаешь меня?
— Да, господин. Именно поэтому вы так редко удовлетворяете просьбы о назначении того или иного человека в правительство.
— Отлично, Монео!
— Благодарю вас, мой господин.
— В тени всякой религии прячется свой Торквемада, — продолжал Лето. — Ты никогда не слышал это имя. Я точно это знаю, потому что по моему приказу его изъяли из истории.
— Почему вы так поступили, мой господин?
— Он был воплощением безобразия и непристойности. Людей, которые были с ним не согласны, он превращал в живые факелы.
Монео произнес очень тихим голосом:
— То же самое произошло с историками, которые имели несчастье вызвать ваш гнев?
— Ты ставишь под вопрос целесообразность моих действий, Монео?
— Нет, мой господин!
— Очень хорошо. Эти историки умерли без мучений. Никто из них не был сожжен пламенем. Торквемада же любил посвящать своему Богу крики истязаемых жертв.
— Как это ужасно, мой господин.
Тем временем кортеж обогнул скалу, и перед людьми Раскинулся мост.
Монео еще раз внимательно присмотрелся к своему Богу-Императору. Червь не стал ближе, но все равно был слишком близок к поверхности. Монео чувствовал угрозу этого непредсказуемого присутствия, Священного Присутствия, которое могло убить без всякого предупреждения.
Мажордом содрогнулся.
Что могла означать эта странная речь? Монео знал, что Бог-Император разговаривает так с очень немногими. Это были одновременно привилегия и тяжкая обязанность. Такова была цена, которую приходилось платить за Мир Лето. Поколение за поколением шествовали железным строем, созданным этим Миром. Только в Цитадели нарушался этот непоколебимый порядок — когда некоторых Говорящих Рыб высылали из Цитадели для предупреждения вспышки насилия. То было предвосхищение.
Предвосхищение!
Монео взглянул на молчавшего теперь Лето. Глаза Бога-Императора были закрыты, на лице отразилось тяжкое раздумье. Это был еще один признак Червя, не предвещавший ничего хорошего. Монео задрожал.
Предвидел ли Лето вспышки собственного насилия? То было предвидение насилия, которое приводило в трепет всю Империю. Лето в таких случаях знал, как расположить гвардию, чтобы подавить возможные беспорядки. Он знал об этом еще до того, как начинался мятеж.
