«А с другой стороны, что плохого в том, если девица и в самом деле мечтает захомутать заезжую особу? – думал Копытман. – Это вполне объяснимое желание перебраться из провинции в столицу, а тут подвернулся приличного звания чиновник, ещё не старый, в постели аки жеребец… Ну, или почти жеребец. Нынче же многие выходят замуж или женятся не по любви, а по необходимости, и женихов или невест им выбирают, случается, родители. Понятно, анахронизм, причём дичайший, но сейчас это считается в порядке вещей. Так что ничему, Пётр Иванович, не удивляйтесь, тем более у вас вроде неплохо получается вживаться в окружающую среду. Другой вопрос, если дело и впрямь дойдёт до свадьбы. Нет, жениться на Лизавете я не против, девица симпатичная. Вот только куда я её повезу? В Петербурге у меня ни жилья в нынешнем времени нет, ни чина. Так что жениться тебе, голубчик, пока рановато. Нужно сначала как-то обустроиться, а что касаемо плотских утех, то тут главное, чтобы твоя любовница не залетела. Без средств предохранения это проблематично, но вроде бы я старался не допустить ошибки. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест, будем верить в лучшее».
Успокоив себя таким образом, инспектор спустился и хорошенько поужинал за счёт, который, по идее, всё ещё оплачивала Елизавета Кузьминична. Вернувшись в нумер и отдав бельё в стирку всё той же Дуньке, снова улёгся спать. Хоть и выспался днём неплохо, а все же почти три часа в объятиях Лизоньки его порядком утомили.
А утром после завтрака Копытман отправил совсем юного Афанасия, который обслуживал постояльцев вместо убегшего Селифана, по адресу, указанному в записке Огоньковым, с просьбой явиться к нему на постоялый двор к четырнадцати часам дня студента Родиона Игнатьевича Нехлюдова для приватной беседы. На более поздний срок Копытман не загадывал, ожидая обещанный визит судейской дочки. Студент мог, конечно, плюнуть на неофициальное приглашение, но сам Пётр Иванович на его месте хоть ради интереса выполнил бы просьбу столичного инспектора.
Ожидания его не подвели, в назначенный срок, даже с пятиминутным опережением, студент прибыл к постоялому двору и постучался в нумер Копытмана. Это был нервный тип с тёмными, сальными волосами до плеч и маленькой бородкой, напомнив Петру Ивановичу классический персонаж из какого-то старого советского фильма.
– Нехлюдов Родион Игнатьевич?
Студент тряхнул гривой, с которой на плечи осыпалась порция перхоти.
– Что вам угодно, сударь? – вскинув подбородок, спросил гость срывающимся голосом.
На этот раз Пётр Иванович подготовился – попросил у Афанасия по возвращении его с задания в свою комнату ещё один стул. Предложив Нехлюдову сесть, сам сел напротив, не сводя со студента строгого взгляда. Тот какое-то время пытался не отводить глаз, но в итоге всё же сдался, отчего побледнел, и на его худых щеках заходили желваки.
– Что же это вы, Родион Игнатьевич, некрасиво себя ведёте?
– В чём вы меня обвиняете?! – вскинулся студент.
– Да вы не волнуйтесь, в пытошную вас пока никто не ведёт. Просто поговорить пригласил, по душам, так сказать.
Нехлюдов презрительно дёрнул бровью.
«Словно манерная кокетка, – неприязненно подумал Копытман. – Сразу всё воспринимает в штыки. Эх, молодость, это знакомое когда-то и мне, только в более сдержанных масштабах ощущение противоречия, когда чувства жаждут революционных изменений, а ум совершенно не думает о том, что за этим последует».
– Родион Игнатьевич, до меня дошли слухи о ваших смелых высказываниях. Правда, что вы ратуете за отмену крепостного права, самодержавия и утверждаете, что Бога нет?
Кадык на цыплячьей шее Нехлюдова несколько раз дёрнулся, а из его рта раздалось невнятное сипение.
– Что? Не слышу, говорите громче. Вам же хватило смелости рассуждать об этом в кругу своих знакомых, зная, что никто из них вас не сдаст, хотя на самом деле получилось по-другому. Почему же не хотите и мне рассказать о ваших мировоззрениях? Может, я проникнусь и тоже, чего доброго, вступлю в ряды вашей партии. Как она называется? «Смерть монархии»? «Народная воля»? Или «Дадим Богу по сусалам?» Что же вы молчите, господин студент? Где всё ваше хвалёное бесстрашие?
– Вы не смеете мне угрожать! – срывающимся голосом выкрикнул Нехлюдов.
– Я?! Вам?! Да боже упаси! Когда это я вам угрожал? Хоть однажды прозвучало слово «каторга», «виселица», «шпицрутены»? Пока мы с вами, Родион Игнатьевич, всего лишь ведём беседу о ваших призывах к свержению государственного строя.
– Я… Я не призывал никого свергать, – чуть слышно пробормотал смешавшийся бунтарь.
– Не призывал он… Так у меня свидетели есть, между прочим, из вашего окружения. И они под присягой покажут на вас, хотите вы того или нет… А я пока всего лишь пытаюсь вправить вам мозги, делая скидку на ваш юный возраст, которому всяко свойственны революционные настроения. Ну ладно, в части крепостного права я даже, возможно, с вами в чём-то и соглашусь. Не дело это, когда один человек эксплуатирует другого, не имеющего практически никаких прав, когда тебя за косой взгляд могут запороть розгами до смерти. И поверьте мне, человеку столичному, что конец крепостничества не за горами.
Нехлюдов несмело поднял взгляд, пытаясь угадать по глазам собеседника, ёрничает он или говорит правду.
– Да-да, в столице уже ходят такие разговоры в самых высших кругах. Пройдёт лет двадцать – и крепостное право канет в Лету. Но учтите, всё это пока разговоры, и я не хочу, чтобы вы их разносили преждевременно. Там есть кому решать за вас, – поднял к потолку глаза Пётр Иванович. – Что же касается отмены самодержавия, то здесь я могу с вами поспорить. Россия – не Европа, русскому человеку свойственны разброд и шатание, и так уж исторически сложилось, что на Руси правили князья, а после самодержцы. Да, был господин Великий Новгород со своим вече, но кто знает, во что бы всё это в итоге вылилось…
– За основу нужно взять президентскую форму правления Североамериканских Соединенных Штатов, – выдавил Нехлюдов.
– Президенты по своей сути временщики, и вы со временем это поймёте. Они сначала делают всё, чтобы пробиться к власти, а дорвавшись до неё, начинают грабить собственный народ, надеясь урвать как можно больше до того, как им на смену придёт новый президент, – говорил Пётр Иванович в силу собственных убеждений, – который, поверьте, будет ничуть не лучше. Не сможет сам воровать, поклявшись быть честным на Библии или Конституции, этим займутся его родственники или приближённые. А монарх – это фактически «отец» народа, который воплощает в себе идею Государства-Семьи. Он настоящий Хозяин своей земли, поэтому губить её не будет. Он не будет вором – он и так «хозяин» всего, поэтому не станет поощрять и смотреть сквозь пальцы на воровство других, ведь воровать начнут его наследие. Монархия – это фактически самый честный способ управления, император правит не потому, что его поддерживают финансовые воротилы, а по воле Бога и по согласию народа. Только за окружением, само собой, пригляд нужен, чтобы воровали умеренно, а лучше и вовсе не воровали, но на Руси такое, к сожалению, невозможно. – Пётр Иванович смерил внимавшего ему чуть ли не с открытым ртом студента снисходительным взглядом и продолжил: – Опять же, какая экономия средств и стабильность державы, если прекращаются бесконечные выборы, предвыборные кампании, на которые уходит масса средств и сил! Монарх всегда воспитывается в истинно русском духе, даже если на трон садится какая-нибудь немка по рождению, она всё равно радеет о стране, которой правит. Опять же, монарх с самого детства готовится управлять и править, поэтому он изначально лучше подготовлен к управленческим функциям, чем президенты. Монарху проще наказывать нечистых на руку чиновников и прочих негодяев, так как его право основано не только на законе, но и на своей священности. Единственное, что я могу допустить, – это конституционная монархия, когда власть делят монарх и парламент. Впрочем, что сейчас об этом говорить, наше самодержавие ещё очень крепко сидит на троне, и слава богу. Кстати, о Боге… Вот вы во что верите?
