Тут взгляд Копытмана зацепился за скромную светлую обложку, на которой темнела надпись «Ревизоръ». Ниже пояснялось, что это комедия в пяти действиях, сочинение Н. Гоголя, издание второе исправленное, отпечатанное в типографии Николая Степанова в 1841 году. То есть свежая вещица. Сторговались на четырёх рублях, хотя продавец изначально просил пять. При этом лежавшая рядом брошюрка «Славный мошенник и вор Ванька Каин» некоего Матвея Комарова продавалась всего за пять копеек и, по словам продавца, пользовалась хорошим спросом. Он и инспектору предложил её прибрести, но тот отказался.
Из Гоголя больше ничего не было. Поэма «Мёртвые души», кажется, будет издана в следующем году. В голове мелькнуло, не навестить ли Николая Васильевича, дабы попросить не сжигать второй том их. По одной из версий писатель, вернувшись со всенощной в состоянии полного душевного упадка, по ошибке сжёг беловик вместо черновиков, вот он и предупредит писателя быть осмотрительнее.
А это что за шум?
Приблизившись к небольшой толпе, Пётр Иванович увидел самый настоящий петушиный бой. Два кочета с клёкотом дубасили друг друга клювами и шпорами, в воздухе витали цветастые перья, однако сия картина, в отличие от окружающих, Петра Ивановича не вдохновила. Тем более из-за чужих спин побоище было видно не столь хорошо.
Покинув рыночную площадь, Копытман добрёл до Благовещенского собора. Немного подумав, сунул мелочь стоявшей у ограды нищенке и вошёл внутрь. Здесь в преддверии вечерней службы было пока не столь многолюдно, так что Пётр Иванович смог спокойно оглядеться. Запах ладана, святые на стенах и на образах, немолодой сухонький батюшка в сторонке, перед которым на коленях исповедовалась какая-то женщина. Пётр Иванович никогда не считал себя воцерковлённым человеком, а тут что-то проняло, аж в глазах защипало, хотя, может, это от дыма лампад.
Копытман снял очки, чтобы протереть глаза, а когда надел, то увидел перед собой давешнего батюшку. Тот внимательно смотрел в глаза новому прихожанину и чему-то молча кивал.
– Здравствуйте! – Больше Пётр Иванович не знал, что сказать.
Священник вздохнул, как обычно вздыхают мамаши над нерадивыми детьми, взял инспектора за руку и отвёл в сторонку.
– Плохое дело задумал ты, сын мой, – сказал он негромко, покачав головой.
– Вы о чём? – напрягся Копытман.
– О том, что на рассвете завтра будет.
«И сюда уже слухи дошли, – подумал Пётр Иванович. – Вот же народ, ничего не утаишь».
– Сам понимаю, что плохое, – сказал он, – но другого выхода у меня не было. Затронута честь женщины, моей невесты, и я, как честный человек, обязан был за неё вступиться. За женщину то есть, ну и за её честь тоже.
– Понимаю, хотя я на твоём месте постарался бы разрешить дело миром, – продолжал батюшка буравить его взглядом. – Ты вот что… Ты не убивай его.
– Не убивать?! Да это он скорее меня убьёт, – грустно усмехнулся инспектор.
– Не убьёт, – помотал головой собеседник. – Знаю, что живой ты останешься. А вот ты можешь его убить, но делать этого не должен. От того твоё будущее зависит, связаны вы друг с другом. А теперь ступай, мне людей исповедовать надо.
Из храма Пётр Иванович выходил в смешанных чувствах. Услышанное его, с одной стороны, обрадовало, а с другой – встревожило. Конечно, приятно, что этот странный священник напророчествовал ему жизнь, а в то же время непонятно, что может после дуэли связывать его с этим неудачником Недопейводой? Другого эпитета человеку, который уступил даму сердца «залётному гастролёру», Копытман в данный момент подобрать не мог.
Ладно, решил он, нечего терзать себя догадками, лучше хорошенько выспаться перед поединком. А вот от ужина придётся отказаться. В памяти так и стояла когда-то прочитанная в Сети история о дуэли Пушкина с Дантесом, как несчастный поэт мучился от пулевого ранения в живот. Хоть и предсказал батюшка, что инспектор останется живой, но лучше перестраховаться.
Несмотря на волнения, с которыми Копытман ложился в постель, уснул он мгновенно и проспал до половины пятого утра, когда местный слуга (Митьку Копытман велел не тревожить) разбудил его осторожным стуком в дверь. Наскоро приведя себя в порядок, но не забыв побриться (если уж лежать в гробу, то чисто выбритым), сбрызнуться парфюмом и повязать на шею купленный вчера платок, Пётр Иванович критически оглядел своё отражение в зеркале и, оставшись вполне доволен своим видом, глянул на часы. Без пяти минут пять, вот-вот должен прибыть судья. Мухин не подвёл, постучал в дверь ровно в назначенное время, и они отправились в Пьяную балку.
– Лиза переживает, всю ночь не спала, глаза красные от слёз, – со вздохом говорил Кузьма Аникеевич, сам управляя коляской. – Да и я, признаться, мыслями о вас, как-то всё сложится… Дуэль, сударь, дело нешуточное, иногда люди и гибнут. Но не хочу вас пугать, гораздо чаще соперники выживают, даже раны и увечья случаются не всякий раз.
Волнение судьи, однако, второму седоку не передалось. В это роковое утро инспектор, к своему удивлению, был расслаблен и спокоен. Сам не мог понять, то ли слова священника настроили его на столь благодушный лад, то ли он за одну ночь стал фаталистом, всецело положившись на волю Божью, и тем самым смирился с ожидавшей его судьбой. Как бы там ни было, в Пьяную балку они прибыли, когда всё уже было готово к дуэли.
Надобно отметить, что своё название этот пустырь на окраине N-ска получил от того, что один из градоначальников времён Екатерины Великой устраивал здесь в летнее время пирушки, заставляя всех гостей – а их набиралось до ста человек – напиваться вусмерть. Некоторые и впрямь тут же, на травке отдавали богу душу. Об этих безобразиях прознала императрица, и градоначальник отправился в сибирскую ссылку на вечное поселение. А за балкой осталось название Пьяная, хотя многие нынешние современники Копытмана о той давней истории уже и не знали.
Недопейвода в компании куда более весёлого секунданта – давешнего гусара с напомаженными усами – прохаживался у ручья, и приезд соперника встретил мрачной улыбкой. Тут же обнаружился и Ганс Иоганнович Кнут, которому, видимо, предстояло на этом мероприятии выполнять обязанности медика. Он подошёл к прибывшим и обратился к инспектору:
– Господин Копытин, я обязан у вас спросить, так же выполняя желание Антона Филипповича, не желаете ли всё же примириться? Поверьте, это стало бы разумным выходом в сложившейся ситуации.
– Вы уже и к моему сопернику подходили с тем же вопросом?
– Подходил, – вздохнул Кнут. – Увы, он настроен решительно.
– Что ж, в таком случае это риторический вопрос, и мне ничего другого не остаётся, как скрестить с господином журналистом шпаги… Вернее, пистолеты. Кстати, можно взглянуть на оружие?
– Я прихватил из дома свой комплект дуэльных пистолетов, – сказал Мухин. – Наши визави, насколько я знаю, сделали то же самое. Выбор оружия за вами, как за обиженной стороной.
– Мне всё равно, из какой пары стреляться, – махнул рукой Копытман. – Пусть мой соперник сделает выбор.
