Сигарная оказалась довольно приличным помещением, половину которой занимал обтянутый зелёным сукном бильярдный стол, над которым висела люстра со свечными огарками.
«Загнать бы шар в лузу», – мечтательно подумал соскучившийся по игре Копытман, однако решил в чужом доме не хозяйничать.
Яков Венедиктович сказал, что в бильярд играет обычно с помещиком Лупоглазом, когда тот совершает набег в его владения. Однако шахматы привлекали его больше. Будучи большим любителем этой старинной индийской игры, обучил ей сына, с которым перекидывается в партейку во время его нечастых визитов в имение, а так по большей части тренируется сам с собой, либо зазывает в гости соседа, помещика из Бояровки Платона Никифоровича Лукоянчикова. Который, к слову, также должен нынче прибыть ближе к вечеру.
Свидригайлов великодушно предложил инспектору начинать белыми, сам же в ожидании первого хода противника, который, как и ожидалось, шагнул пешкой с e2 на e4, закурил сигару, не забыв упомянуть, что она скручена на его табачной фабрике.
– Лет десять назад, будучи заядлым курильщиком, я решил разводить табак-с, – двигая чёрную пешку с e7 на e5, сказал помещик. – Закупил семена, высадил сразу на двух десятинах, одновременно начав строительство табачной фабрики из жареновского кирпича. Увы, в наших краях первый год урожай хорош, а после табак становится едким и безвкусным. Для нетребовательного покупателя и такой сойдёт, а для сигар, коими я потчую гостей и поставляю на продажу в Симбирск, требуется табачный лист высокого качества. Потому сырьё для сигар пришлось везти из Америки и Ост-Индии. Сигара из такого листа тлеет аккурат три минуты после затяжки, а из нашего – всего минуту.
Копытман сыграл другую пешку f2—f4, а когда соперник ответил e5—f4, вспомнил юношеские занятия в СДЮСШОР по шахматам-шашкам и понял, что разыграл «Королевский гамбит».
Свидригайлов, впрочем, оказался неплохим игроком и сопротивлялся на равных. При этом он постоянно что-то рассказывал, и в очередной раз вынырнувший из шахматных теорем Пётр Иванович оказался вовлечён в разглагольствования на тему поэзии. Свидригайлов был большим поклонником Евтерпы, знал наизусть многие стихотворения Жуковского и Батюшкова, считая Пушкина поэтом более скромного пошиба. А уж Лермонтова кроме как выскочкой и скандалистом не называл, хотя и выразил сожаление по поводу трагической дуэли у подножия Машука, заодно порадовавшись относительно успешного исхода дуэли нынешнего гостя с местным писакой.
– Знаете, я и сам иногда от безделья люблю придумать что-нибудь этакое-с, – как бы между прочим похвалился помещик. – Намедни, наблюдая, как в саду с цветка на цветок порхает шмель, сочинил небольшое стихотвореньице. Вот-с послушайте. – И отложив в фарфоровую пепельницу наполовину выкуренную сигару, с чувством принялся декламировать:
Минутной радости услада —
Цветок душистый среди сада
Волнует кровь мою бутон.
Мне о тебе напомнил он.
И, обезумев, я, как шмель,
Лечу на твой душистый хмель.
Открой же лепестки навстречу,
Твоя любовь меня излечит…
«Небольшое стихотвореньице» растянулось минут на пять. Пётр Иванович слушал, изображая живую заинтересованность, хотя в голове крутилось бессмертное: «Мохнатый шмель, на душистый хмель…»
– Недурно, – заметил он, решив потрафить хозяину. – У вас несомненный талант, сударь, к стихосложению. Уверен, вскоре ведущие литературные журналы обратят свой взор в вашу сторону.
Польщённый до глубины души, Яков Венедиктович расплылся в благодарной улыбке, после чего пыхнул вновь разожжённой сигарой и перешёл на театр:
– А мы вот затеяли новую постановку «Горе от ума» Александра Сергеевича Грибоедова. Лизавета Кузьминична любезно согласилась сыграть Софью Павловну Фамусову. А я, как можно догадаться, выступлю в роли её папеньки, Павла Афанасьевича Фамусова. Вы как относитесь к этой комедии-с?
– Очень забавная вещица. Как говорил покойный Пушкин, Фамусов и Скалозуб выписаны превосходно, а «Софья начертана не ясно». Но я уверен, Лизавета Кузьминична сыграет так, что ни о какой неясности речи идти не будет.
– И я более чем уверен-с! – оживился помещик, отчего пепел с сигары осыпался ему на панталоны, но он будто этого не заметил, витая в каких-то своих эмпиреях. – Сегодня же мой крепостной театр даёт для гостей гоголевского «Ревизора», где я выступаю в роли режиссёра. Уверен, вы знакомы с этой комедией Николая Васильевича… Мне даже довелось быть представленным ему лично, – заговорщицки понизил голос Свидригайлов. – Будучи о прошлом годе по делам в Петербурге, случилось мне посетить одно мероприятие-с, где в том числе собрались и некие известные в литературном мире особы. Среди них оказался и Николай Васильевич, коему я попросил представить себя пригласившему меня лицу. Господин Гоголь живо интересовался бытом N-ской глубинки и даже пообещал, коли выпадет такая возможность, совершить путешествие по нашим местам. Как вы думаете, Пётр Иванович, может он к нам нагрянуть?
– Отчего же, вполне может.
– Уж я-то ему устрою встречу, уж я-то устрою, – задорно потёр ладони Свидригайлов.
Так и не добив партейку, они вышли из сигарной. Как раз в этот момент проснулся Рябихин и, сладко потягиваясь, сел на жалобно заскрипевшей кушетке.
– Сказать между нами, Антон Павлович – совершеннейшая свинья, вовсе не умеет держать себя в обществе… – шепнул Копытману на ухо Свидригайлов и тут же, напустив на лицо широкую улыбку, громко вопросил: – Ну как вы, дражайший Антон Павлович, выспались?
– Не то чтобы… А нет ли у вас, Яков Венедиктович, чего-нибудь перекусить?
– Через два часа у нас праздничный ужин, но ежели сосёт под ложечкой, то сходите на кухню к Марфе. Она вас чем-нибудь там попотчует.
Рябихин колобком выкатился из залы, а хозяин повёл гостя показывать парк. Но едва они спустились с крыльца, как вдали, поднимая пыль, появилась коляска. Это прибыли соседский помещик Платон Никифорович Лукоянчиков, тот самый, с которым Свидригайлов любил играть в шахматы, и его супруга Василиса Макаровна.
Лукоянчиков был невысок и немного суетлив в движениях, тогда как супруга его выглядела женщиной практичной во всех отношениях и, если и верна поговорка «Муж – голова, а жена – шея», то она этой самой шеей и была.
– Ну так что, Яков Венедиктович, где твоя крестница? – поинтересовался гость, облобызавшись с хозяином.
– Спит она, Платон Никифорович, – ответила за мужа выбежавшая на крыльцо супруга помещика. – Умаялась бедняжка, за ней сейчас няня приглядывает.
В ожидании обеда, назначенного на 6 вечера, Пётр Иванович и Лиза сами отправились прогуляться в парк, побродить в уединении среди псевдоантичных статуй и пообниматься на скамеечке. Там парочка нечаянно подсмотрела, как некий чернявый тип («Это Джованни», – шепнула Лиза) в одном из укромных уголков обихаживает вздыхающую девицу из дворовых, которой явно нравилось, когда проказливые руки итальянца касались выпуклых частей её тела.
