– Так точно, на Литейном, скромный двухэтажный особняк. Вы должны его помнить, ваше сиятельство, в прошлом году вы навещали меня самолично, когда я изволил простудиться, и передали баночку малинового варенья от супружницы вашей Елизаветы Андреевны. – И снова подмигнул, мол, не погубите, милостивый государь.
Бенкендорф крякнул, качнув головой, но вслух произнёс:
– Да-да, что-то такое припоминаю…
– И кстати… Я же рассказывал вам о мальце, которого выкупил у местного купца и которому дал вольную. Он сказал, что хочет находиться при мне, я не против, шустрый помощник всегда пригодится. Позволите если уж не невесту, то хотя бы его сразу взять с собой?
– Мальчика? Думаю, во второй карете для него найдётся местечко. Пусть едет, посмотрит столицу… Что ж, – щёлкнул крышкой часов Александр Христофорович, – мне пора, мы с государем через тридцать минут отбываем в Симбирск. А третьего дня, вероятно, поедем обратно, так что вы, Пётр Иванович, будьте наготове, на улаживание всех вопросов у вас не так много времени. И надеюсь, за эти дни успеете в письменном виде и во всех деталях изложить то, о чём поведали нам с императором в ба… хм, в гостях у Муравьёва-Афинского.
– Немедленно приступлю к изложению-с, – от желания потрафить гостю непроизвольно ввернул словоерс Копытман.
– Не забудьте, для нас с Николаем Павловичем важна каждая мелочь. Пишите вдумчиво, сами понимаете, насколько это важно в интересах государства. А теперь позвольте откланяться.
Бенкендорф на прощание ещё раз поцеловал ручку девушке, коротко кивнул Копытману и покинул нумер.
– О каких записях говорили его сиятельство?
– Что? – очнулся от своих мыслей Пётр Иванович. – Ах, записи… Так ведь отчёт я им должен предоставить о положении дел в N-ске. В письменном виде, ты же сама слышала, душа моя.
В этот момент Мухина вспомнила, что обещала после полудня быть у тётушки, дабы составить ей компанию в поездке в недалёкое от города имение ещё одной родственницы.
– Ах, немедленно расскажу всем, что вскорости уезжаю, мой милый Петенька, следом за тобой в Петербург!
– Ну, не так уж и вскорости…
Однако Лизонька вся уже была в своих мечтах. Счастливо улыбаясь, она, пообещав наведаться к любимому завтра, целомудренно поцеловала жениха в лоб и, напевая какую-то весёлую песенку на французском, исчезла следом за Бенкендорфом.
А Копытману не оставалось ничего другого, как потребовать письменный прибор и пачку наилучшей бумаги, за которой в лавку писчебумажных товаров тут же был послан Митька. Там же паренёк должен был купить большой лист вощёной бумаги и где-то раздобыть моток крепкой бечёвки.
Относительно будущего мальца Пётр Иванович договорился с Кулебякой ещё накануне. Отныне Митька состоял при постоялом дворе при полном пансионе, хотя и без жалованья. Намедни Копытман сунул парнишке незаметно пятьдесят рублей ассигнациями, и велел беречь как деньги, ни на что по глупости не расходуя, так и бумагу, согласно которой Дмитрий Кузьмич Нифонтов числился в вольных и имел право осесть в любом уголке Российской империи.
Ныне в приличном одеянии, чистый и аккуратно подстриженный, он выглядел словно взрослее и выше ростом, нежели был, когда Пётр Иванович забирал его от купца Кутьина. Да и держался солидно, вошёл с коротким, но уважительным поклоном, и даже чуть басовито спросил, чего ещё барин его вызывали. Теперь можно было не опасаться, что какой-нибудь нечистый на руку урядник остановит мальца и отнимет выданные на бумагу деньги, заявив, что тот якобы их украл у какого-нибудь купчишки.
После простого, но плотного обеда, состоявшего из куриных щей, пшённой каши с мясом и кружки чаю с рыбным пирогом, Пётр Иванович, взяв за правило цитату любимого Шопенгауэра «Посредственность озабочена тем, как бы убить время, а талант – как бы время использовать», обложился письменными принадлежностями и принялся за работу. Если за посиделками в баньке он изложил Николаю Павловичу и Бенкендорфу главные события будущего, начиная от текущего, 1841 года, то теперь ему предстояло повторить не только то же самое, но и вспомнить разного рода подробности, которые могут иметь значение для такого государственного мужа, как сам император Российский, царь Польский и князь Финляндский. Не уснуть в сей напряжённой работе должен был помочь кувшин крепкого чая, который он и запросил у Митьки.
«Воспоминания о будущем» – именно так озаглавил свои мемуары Копытман. В первом абзаце он в кратком изложении посвящал читателя в историю, вследствие которой оказался в 1841 году. Периодически свои воспоминания Пётр Иванович перемежал цитатами мыслителей разных времён. Выдержки из Шопенгауэра, Канта и даже Цицерона он вставлял, как ему казалось, весьма к месту.
Время от времени Пётр Иванович позволял себе отвлекаться на собственные размышления и даже давать советы. Как то, к примеру, процитировал по памяти кусочек произведения Бориса Акунина, с коим ознакомился незадолго до поездки в Выборг: «Цивилизация должна двигаться не сверху вниз, от государства к народу, а противоположным образом – снизу вверх. От опрятности тела и духа каждого гражданина к опрятности и пристойности его жилища, двора, улицы, города, страны»
[32].
Мягко, но настойчиво Копытман рекомендовал обратить внимание на отдельные факты, которые точно случатся при жизни Николая I, и предлагал императору как-то воздействовать на ход истории. Либо не очень мягко, но всё равно очень настойчиво. Как, например, описывая ситуацию с Чечнёй.
«Нохчи исстари были головной болью для своих соседей. В то время как другие народы занимались скотоводством или земледелием, это племя не признавало работы как таковой и промышляло грабежами и конокрадством. В конце XVII века и русским пришлось столкнуться с особенностями чеченского менталитета. В то время как Россия вела длительные и упорные войны с Турцией и Персией, Кавказский хребет являлся естественным барьером между Россией и её врагами, поэтому империи было стратегически важно держать его под контролем.
В это время горцы и начали свои вылазки. Дело не ограничивалось подлыми нападениями на русские войска с быстрым отходом и захватом заложников, они нападали и на русских землепашцев, осваивавших соседние районы. Постоянные разбои, грабежи, массовые угоны скота, работорговля, нападения на воинские гарнизоны – всё это русским пришлось испытать с лихвой.
Вам, Ваше Величество, наверняка знаком некий имам Шамиль, устроивший русским газават и ставший на долгие годы знаменем чеченских разбойников. Если память мне не изменяет, следующей весной генерал Головин попробует осадить резиденцию Шамиля в селении Дарго, но будет разбит и отступит с большими потерями. Ещё несколько лет спустя Шамилю удастся объединить под зелёным знаменем Пророка народ Чечни и Дагестана. Он добивается создания имамата – государства, базирующегося на принципах шариата. К середине 1850-х годов Шамиль станет суверенным правителем. Ему будет принадлежать верховная светская и религиозная власть.
