Первым в промозглое утро начала сентября выбрался Александр Христофорович, следом, оставив трость в карете, Копытман, и с небольшой задержкой за ними последовал император. Вид у него был такой, словно ему не очень-то и хотелось покидать уютные внутренности кареты и делает он это лишь в силу какой-то необходимости.
Второй экипаж также остановился, его пассажиры выбрались наружу. Митька крутил головой, не зная, то ли ему оставаться при экипаже, то ли подойти к своему благодетелю, но пугало присутствие государя. Конная охрана топталась на месте. Начальник охраны, спешившись, поинтересовался причиной задержки.
– Остановка минут на десять, – объяснил Бенкендорф. – Дам среди нас нет, но нужду желательно справлять в стороне.
В этот момент из-за изгиба дороги показалась запряжённая кобылой телега. К своему глубочайшему изумлению, Копытман увидел того самого мужика, который первым попался ему после провала в 1841 год. Всё в том же тулупчике, перепоясанном кушаком, и в том же грешневике, разве что телега на этот раз была пустой. Старик затормозил перед царской процессией, стянул с головы грешневик и поклонился, насколько позволяла поза.
– Доброго здоровьица, ваши благородия и сиятельства! – После чего вернул грешневик на место, дёрнул вожжи, и пегая лошадка уныло поплелась дальше.
Неизвестно, узнал ли возница в «благородиях» и «сиятельствах» высших чинов Российской империи, однако его спина демонстрировала полное равнодушие к встреченному на дороге эскорту.
– Вы не против, Пётр Иванович, если мы с вами прогуляемся в ближайший лесок? – тронул инспектора за локоть Бенкендорф. – У меня к вам имеется приватный разговор-с.
– Бога ради, Александр Христофорович.
На мгновение он встретился взглядом со стоявшим рядом и не спешившим справлять нужду Николаем Павловичем, и тот быстро отвёл взгляд, при этом лицо его залила болезненная бледность, да ещё зачем-то снял фуражку и принялся протирать платком кокарду. Странный он какой-то сегодня, подумалось Петру Ивановичу.
Бенкендорф с Копытманом двинулись в сторону зарослей, среди которых виднелась чуть заметная тропка. Впереди шёл шеф жандармерии, инспектор следовал за ним.
– Далеко ли идти, ваше сиятельство? – спросил он, уклонившись от очередного сучка.
– Давайте отойдём подальше от посторонних ушей.
«Ну если император и сопровождающие его лица – посторонние…» – удивился Пётр Иванович, но вслух ничего не сказал.
Наконец они остановились на небольшой полянке. Копытману показалось, какая удивительная здесь стоит тишина, всё дышало умиротворённостью, и даже птицы не подавали звуков. А понизу прозрачной пелериной стелился лёгкий туман, сквозь который проглядывали усыпанные каплями росы травинки.
Бенкендорф окинул прилегающий кустарник внимательным взором, повернулся к спутнику.
– Так вы, сударь, точно ли всё, что мы просили, указали в своём труде? Можно вам верить на слово?
– Описал всё, что вспомнил, Александр Христофорович, и ваш вопрос в какой-то мере даже обиден. Я же уже говорил! И что, ради этого вы меня сюда завели, чтобы уточнить, всё ли я написал? – поинтересовался начинавший испытывать раздражение Копытман.
– Хорошо, хорошо, не кипятитесь, – примиряюще выставил перед собой ладони Бенкендорф. – Верю, просто спросил на всякий случай, мало ли, вдруг сейчас что-то важное вспомните… Надеюсь, посторонние лица не в курсе содержания данного опуса? Что ж, в таком случае…
Главный начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии Александр Христофорович Бенкендорф не-торопясь, словно наслаждаясь моментом, вытащил из-за пояса пистолет, взвёл большим пальцем курок и направил гранёный ствол на Копытмана.
– А теперь, Пётр Иванович, к нашему общему сожалению, я вынужден от вас избавиться. Слишком уж серьёзную опасность вы представляете для державы, буде проболтаетесь где-то о том, кто вы есть на самом деле. Так как заточению в крепости, по вашим же словам, вы предпочли бы смерть, что ж, ваше желание будет исполнено.
Хронопутешественник застыл, не веря в то, что должно сейчас произойти. Наконец, сглотнув застрявший в горле ком, он выдавил:
– В-вы это серьёзно?
– Вполне серьёзно, сударь.
– Но… Но как же государь?
– А что государь? Неужто вы думаете, что я делаю это без его высочайшего соизволения?
Из Петра Ивановича будто выпустили воздух. Ему сразу стало понятно, отчего император так странно себя вёл. Видно, испытывал некоторые угрызения совести. Смешно и грустно… Если уж первое лицо государства негласно подписывает тебе приговор, тут уж возмущаться бесполезно.
– А как бы вы поступили на месте самодержца? – словно прочитав его мысли, спросил Бенкендорф. – Позволили бы пришельцу из будущего, владеющему важной секретной информацией, беззаботно разгуливать на свободе? А вдруг этот индивид в пьяном угаре проболтается о своём прошлом какому-нибудь иноземцу, а те его выкрадут и под пытками заставят рассказать всё то же самое, что он рассказал российскому императору! Не заточать же вас и впрямь в крепость до конца ваших дней. Да и где гарантия, что и оттуда не произойдёт утечки?
– Нет человека – нет проблемы, – пробормотал инспектор.
– Совершенно верно! Нет человека – нет проблемы. Надо запомнить… Итак, прежде чем я выстрелю вам в сердце – согласитесь, это намного милосерднее, нежели стрелять в лицо, – так вот, прежде чем я нажму на спусковой крючок, сделайте одолжение, передайте мне ваши часы. Механизм наверняка заинтересует наших механику-сов, а снимать его с покойника претит моей морали.
«Уж кто бы говорил о морали. Убийца!»
Протягивая Бенкендорфу свои Zenith, Копытман негромко поинтересовался:
– И как же вы объясните моё отсутствие Митьке? Да и Елизавета Кузьминична будет меня искать.
– А никак не объясню. Не того полёта птицы, чтобы я, генерал от кавалерии, шеф жандармов и Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Александр Бенкендорф перед ними отчитывался.
В этот момент заморосил мелкий дождик, и из-за оседавших на линзах очков Копытмана капелек фигура целившегося в него человека приобрела слегка размытые очертания.
– Надеюсь, загробный мир – не выдумка попов и вы обретёте неземное блаженство в раю – ада для вас я не вижу. Да и мне, по вашим словам, осталось всего три года, глядишь, и меня архангелы вознесут, встретимся в Эдеме, всё ж я немало хорошего сделал для страны и народа…
– Предателям уготован последний круг ада.
– Да-да, я тоже читал Данте, – кивнул Бенкендорф. – Однако ж теперь, когда от нашего затянувшегося прощания рука моя начинает затекать, да и дождь не способствует разговорам на свежем воздухе, предлагаю вам закрыть глаза. Зажмурившись, мнится мне, не так страшно принимать смерть.
– Нет уж, – гордо вскинул голову Пётр Иванович, – я до последнего буду глядеть вам в глаза, пытаясь разглядеть в них хоть каплю человеколюбия.
