– Втроем?
– Зверь, Далия и я.
– Далия дралась?
Дьявол ухмыльнулся, вспомнив Грейс в ее грязном платье, а потом пару первых красивых, блестящих ботинок, купленных на ее выигрыши.
– Она дралась свирепее, чем все мы, вместе взятые. Выиграла достаточно денег, чтобы начать свой собственный бизнес, задолго до того, как мы начали наш. По сравнению с ней мы были младенцами. Далия… вот кто настоящий Бесперчаточник.
Фелисити улыбнулась.
– Она мне нравится.
Он кивнул.
– И вы не одиноки.
– Но ведь сейчас вы не деретесь на кулаках, – сказала девушка, опустив взгляд на его руку без перчатки, сжимающую трость-клинок. Ее собственная рука дернулась, и она вдруг подумала, можно ли к нему прикоснуться.
А он подумал, позволит ли он ей.
Конечно, позволит.
Он дважды стукнул тростью по носку сапога.
– Нет. Когда ты научился использовать сталь, обратно к кулакам уже не возвращаешься. Ты делаешь то, что можешь, лишь бы спасти свою жизнь. Брата и сестру. Свою команду. А клинок куда могущественнее, чем кулак.
– Но вы все равно деретесь.
Фелисити все еще смотрела на костяшки его пальцев, и он с каждой секундой чувствовал себя все более не в своей тарелке. Дьявол согнул и разогнул пальцы. Откашлялся.
– Только когда это необходимо. Это Зверь у нас любит представления.
Она глянула ему в глаза.
– А той ночью вы дрались?
Он покачал головой.
– К тому времени, как мы туда добрались, товар уже исчез.
– Но вы бы дрались.
Она потянулась к нему, и они оба, как завороженные, смотрели, как ее пальцы гладят костяшки его пальцев, побелевшие, потому что он крепко стискивал трость, покрытые перекрещивающимися шрамами и отметинами – знаками отличия, заработанными в трущобах.
– Вы бы подвергли себя опасности.
Ее прикосновение было опасным, оно заставляло его хотеть дать ей все, чего она только пожелает, отдать все, что у него есть.
«Нужно отодвинуться».
– Я бы сделал все необходимое, чтобы остаться в живых.
– Как благородно, – прошептала она.
– Нет, Фелисити Фэрклот, – отрезал он. – Не изображайте из меня принца. Во мне нет ничего благородного.
Взгляд ее прекрасных карих глаз нашел его взгляд.
– Думаю, вы ошибаетесь.
Большим пальцем она поглаживала его костяшки, и Дьявол вдруг подумал, что ему даже в голову не приходило, насколько чувственна женская рука. Какой властью может обладать простое прикосновение. Он лишь иногда чувствовал боль в костяшках пальцев, но вот она здесь, губит его наслаждением, вынуждает его захотеть заключить ее в свои объятия и ответить тем же.
Да только он не должен ее хотеть.
Он выдернул свою руку.
– Я пришел сказать вам, что вы не должны меня звать.
Взгляд карих глаз не изменился.
– Я не могу приходить к вам и не могу звать вас к себе.
– Нет, – ответил он. – Ни в том ни в другом нет необходимости.
Фелисити покачала головой и заговорила очень тихо, голосом низким и таинственным, как обещание.
– Я не согласна.
– Это невозможно, – произнес он так, словно это что-то значило.
Ничего это не значило. Собственно говоря, это значило так мало, что она сменила тему, продолжая жадно рассматривать его лицо, словно пыталась навсегда его запомнить.
– Вы знаете, что я никогда не видела вас при солнечном свете?
– Что?
– Я видела вас при свечах, и в зловещем сиянии вашего ледового хранилища, и глухой ночью на улице, и при звездах на балконе бального зала. Но никогда при солнечном свете. Вы очень красивый.
Она была так близко. Настолько близко, что он мог проследить за ее взглядом, пока она изучала его лицо, запоминая все его изъяны и углы. Достаточно близко, чтобы он мог изучать ее – само совершенство по сравнению с его недостатками. И почему-то он не сумел сдержаться и произнес:
– Это странно. Все прошлые разы мы встречались в темноте, и я впервые вижу вас при дневном свете.
У нее перехватило дыхание, и ему потребовались все его силы, чтобы не прикоснуться к ней.
Но это не имело никакого значения, потому что в эту секунду она протянула руку и прикоснулась к нему. Ее пальцы обожгли его кожу, как огнем, они заскользили вдоль его скулы вниз, к подбородку, затем она обвела пальцем все резкие углы его лица и, наконец, добралась до своей цели – его шрама. Кожа там была странно чувствительной, нервы не могли отличить боль от наслаждения, и она как будто знала это, потому что прикасалась на удивление нежно.
– Откуда он у вас?
Он не шелохнулся; слишком боялся, что если шевельнется, она уберет руку. И еще он слишком боялся, что она будет трогать его дальше. Настоящая агония. Он сглотнул.
– Мой брат.
Она нахмурилась, взгляд метнулся к его глазам.
– Зверь?
Он помотал головой.
– Я не знала, что у вас есть еще один брат.
– Вы много чего обо мне не знаете.
Она кивнула и негромко сказала:
– Это правда. Плохо, что я хочу узнать их всех?
Иисусе Христе! Она его убьет. Он отступил назад и тут же понял, что без ее прикосновений умрет еще скорее. Отвернулся, отчаянно придумывая, что сказать. Что-нибудь, не имеющее отношения к поцелуям. Нужно говорить до тех пор, пока кто-нибудь из них не вспомнит, наконец, почему они не могут быть вместе.
А причин для этого несметное множество.
Дьявол откашлялся и сосредоточился на странной форме скамьи.
– А почему эта скамья изогнута?
Довольно долго казалось, что девушка слишком внимательно смотрит на него и поэтому не ответит. Он мысленно обругал дневной свет и пожелал, чтобы тут появились тени, в которых можно укрыться.
«Нужно уходить».
Да только Фелисити вдруг ответила:
– Это шепчущая скамья, – сказала она. – За счет формы в ней такая акустика, что если шепнуть что-нибудь на одном конце, сидящий на другом тебя услышит. Говорят, эту скамью подарил одной из хозяек этого дома ее садовник. Они были… – Она покраснела, это было чудесно и абсолютно искренне, и смущенно кашлянула. – Они были любовниками.
Этот румянец едва его не убил.
Дьявол посмотрел на скамью, затем подошел к дальнему ее концу, сел, откинувшись и широко расставив ноги, положил руку на спинку скамьи, стараясь выглядеть непринужденно.
