Только когда она показала ему, каким оно может быть.
– И что случилось?
– Они поженились, и когда подтверждали свой брак, Янус, бог с двумя лицами, стал богом с тремя. Но третье лицо увидела только Кардея – оно предназначалось для нее одной. Это было лицо того, кто познал счастье, и радость, и доброту, и любовь, и покой. Лицо человека, видевшего настоящее. Только Кардее было даровано увидеть бога во всей его полной, блистательной форме. И только Янусу было даровано так же видеть свою богиню.
– Она его отперла, – прошептала Фелисити, и Дьявол едва не рухнул на колени, услышав это.
Он кивнул.
– Она стала его ключом. – Слова прошуршали, как колеса по гравию. – И поскольку она даровала ему настоящее, он подарил ей все, что мог, из прошлого и будущего, из начал и концов. Римляне поклонялись Янусу в первый месяц года, но, повинуясь его воле, Кардею они почитали каждый первый день каждого месяца – конец того, что было, начало того, что будет.
– А потом? Что с ними стало?
– Они упивались друг другом, – ответил он. – Радовались тому, что наконец-то сумели отыскать в целом мире другое существо, которое видело их такими, какими они были. Они никогда не разлучаются – Янус, навеки бог замков, и Кардея, навеки богиня ключей к ним. И Земля продолжает вращаться.
Фелисити скользнула в его сторону, но тут же осознала, что делает, – что не должна двигаться с места.
Что это неприлично. Не то чтобы до сих пор хоть что-то между ними было приличным.
Дьявол хотел, чтобы она оказалась рядом. Прикасалась к нему. Эта скамья – настоящее устройство для пыток.
– Вам понравился поцелуй?
Не следовало спрашивать, но она все равно откликнулась:
– Который?
Он вскинул бровь.
– Я знаю, что наш вам понравился.
– Какая скромность.
– Это не самомнение. Он вам понравился. – Он помолчал. – И мне тоже.
Она резко втянула в себя воздух, и Дьявол не только услышал это, но и увидел, как она выпрямилась. Возможно, все дело в том, что шептать гораздо легче, чем говорить в полный голос, но он не удержался и добавил:
– Кто-нибудь говорил вам, какой у вас красивый румянец?
Румянец тут же пополз по ее щекам.
– Нет.
– Вы… это вызывает мысли о летних ягодах и сладких сливках.
Она уставилась себе на колени.
– Вы не должны…
– Я невольно начинаю гадать, что у вас еще порозовело, а я не увидел. Начинаю гадать, может, все это розовое на вкус такое же сладкое, как на вид.
– Вы не должны…
– Я знаю, что губы у вас сладкие, и соски тоже. Вы знаете, что они одного цвета? Такое прелестное розовое совершенство.
Ее щеки уже полыхали.
– Перестаньте, – прошептала она, и он мог поклясться, что эта удивительная скамья позволила ему услышать ее дыхание.
Дьявол понизил голос до шепота.
– Думаете, мы оскорбляем скамью? – Девушка негромко засмеялась, и его естество затвердело при этом звуке, таком близком и все же невозможно далеком. – Потому что мне кажется, когда эту скамью преподнесли в дар хозяйке дома, ее любовник сидел на дальнем конце и говорил куда более неприличные вещи.
Вот тут она на него посмотрела, и Дьявол увидел пыл в ее взгляде. Любопытство. Фелисити хотела услышать неприличное.
И побольше.
– Рассказать вам, что, как мне кажется, он говорил? – спросил Дьявол.
Она кивнула. Едва заметно. Но этого было вполне достаточно. И, чудо из чудес, не отвела взгляд. Она хотела услышать больше, и услышать это хотела от него.
– Мне кажется, он говорил ей, что построил эту скамью в центре паутины живых изгородей, чтобы никто ее не видел. Потому что, понимаете ли, Фелисити Фэрклот, недостаточно того, что мы можем шептать и нас никто не услышит… потому что все ваши мысли и чувства отражаются на вашем прекрасном, открытом лице.
Она прижала ладонь к щеке, а он продолжал свою негромкую литанию.
– Полагаю, любовник леди обожал видеть, как на ее лице сменяются чувства… а ее губы приоткрываются, как воплощение соблазна. Полагаю, он любовался их розовостью, восхищаясь тем, как точно они совпадают цветом с идеальными бугорочками ее округлых грудей и с розовым совершенством кое-где еще, совсем в другом месте. – Фелисити ахнула, взгляд ее метнулся к нему. Он самодовольно усмехнулся. – Я вижу, ваши помыслы не так невинны, как вы пытаетесь убедить других, милочка.
– Вам следует замолчать.
– Возможно, – отозвался он. – Но ведь вы хотите, чтобы я продолжил?
– Да.
Господи Иисусе, одно это слово, и неземное блаженство пронзило его насквозь. Он хотел слышать его от нее снова и снова, когда он будет говорить, и трогать, и целовать. Хотел слышать его, когда ее пальцы запутаются у него в волосах, стиснут его плечи, направят его рот туда, где она его хочет ощущать.
Он уже почти встал, чтобы подойти к ней и продолжить возбуждать ее руками и губами, но она его остановила.
– Дьявол. – Он посмотрел ей в глаза. – Вы мне лгали.
Сотню раз. Тысячу.
– О чем?
– Марвик даже не собирался позволить опалить свои крылья.
– Нет.
Не то чтобы Дьявол позволит этому зайти так далеко. Только не когда понял, как жарко она обжигает.
– Я все еще хочу опаленные крылья.
Солнце садилось, опускалась тьма, а с ней усиливалась его способность устоять перед ней. Он покачал головой.
– Я не могу заставить его хотеть вас.
«И не буду».
Каких же чертовых дров он наломал! Полностью выпустил все из-под контроля. Уступил всю свою власть женщине, которая даже близко не понимает, чем обладает.
Она покачала головой.
– Я не хочу Марвика.
Она находилась в двадцати футах от него, но ее шепот показался ему пушечным выстрелом, и все же он не верил, что расслышал ее правильно.
– Повторите.
Фелисити наблюдала за ним со своего конца скамьи, и взгляд бархатно-карих глаз не дрогнул.
– Не Марвик мой мотылек.
– Так кто же?
– Вы, – шепнула она.
Он уже метнулся к ней, пламя уже поглотило его, и он знал, что не переживет этого.
Глава девятнадцатая
Она его хочет.
И не только в эту минуту, на шепчущей садовой скамье, хотя и сейчас тоже.
Она хочет его навсегда.
И не только потому, что не желает странного герцога, которого, похоже, совершенно не интересует женитьба и еще меньше – ее прелести. Нет, она хочет его, потому что хочет мужчину, который целовал ее так, будто она все, о чем он когда-либо мечтал. Она хочет мужчину, который дразнил ее, а потом околдовал историями о древних временах. Хочет мужчину, давшего ей обещание, которое лишь он один и может сдержать.
