Она хочет этого мужчину. Дьявола.
Она не знает его настоящего имени, зато знает его глаза и его прикосновения, и знает, что он ее видит и слышит, и она его хочет. Чтобы он был рядом. В будущем.
Здесь, в саду их фамильного особняка. В Ковент-Гардене. В Патагонии. Везде, где он захочет.
И когда он опустился перед ней на колени, словно делал это тысячу раз прежде, положил одну руку ей на бедро, а другой обвил ее шею и притянул ее к себе, и поцеловал, она захотела его еще сильнее, и не только потому, что этот поцелуй вызвал в ней желание навсегда остаться здесь, на этой скамье, и до конца жизни слушать, как он искушающе шепчет ей на ушко, ощущать его губы на своей коже.
– Фелисити Фэрклот, ты меня погубишь, – прошептал он, завладев ее губами и срывая с них поцелуи между словами. – Я поклялся, что приду сюда… чтобы велеть тебе оставить меня в покое… велеть забыть обо мне.
Она положила руки ему на плечи, стиснула ткань рубашки, а он провел губами по ее щеке, прикусил зубами мочку уха и начал ее теребить.
– Я не хочу оставлять тебя в покое, – прошептала она. – Не хочу о тебе забывать.
«Не хочу выходить за другого».
Он отодвинулся и посмотрел ей в лицо.
– Почему?
Ну как можно об этом спрашивать? Где она найдет ответ?
– Потому что я хочу увидеть всего тебя, – ответила она эхом только что рассказанной истории. – Хочу увидеть твое прошлое и твое будущее.
Он покачал головой.
– Я не бог, Фелисити Фэрклот. Я прямая его противоположность. А ты слишком хороша для моего прошлого или моего будущего.
«А как насчет твоего настоящего?» – отчаянно захотела спросить она. Но вместо этого просто притянула его к себе, и он прильнул к ней, снова начал целовать, и что-то зарокотало у него в горле; он лизал ее губы до тех пор, пока она не открылась ему, и тогда он смог дразнить ее изнутри, искушая. Она вздохнула, а в награду он усилил свой поцелуй, одной рукой вытаскивая шпильки из ее волос, а другой отыскав лодыжку, голую и гладкую под юбками. Его сильные и твердые теплые пальцы сомкнулись на ней и начали дразняще поглаживать ногу.
– Опять без чулок, – сказал он. – Моя порочная пристенная фиалка.
– Погоди, – выдохнула она, и он послушался. Его руки мгновенно замерли, а Фелисити чуть отодвинулась, чтобы посмотреть ему в глаза – в эти красивые янтарные глаза с черным ободком вокруг зрачка. – Почему ты мне врешь?
– Я тебе вру?
Она долго всматривалась в его лицо, затем сказала:
– Знаешь, думаю, что врешь. Думаю, ты врешь каждый раз, как только взглянешь на меня.
– Я вру всякий раз, когда взгляну на кого угодно.
– Скажи мне что-нибудь правдивое, – попросила она.
– Я тебя хочу.
Слова вырвались мгновенно, и она поняла, что это правда. В ней запело удовольствие.
Но этого было недостаточно.
– Что-нибудь еще.
Он покачал головой.
– Больше нечего. По крайней мере, прямо сейчас.
– Опять ложь, – прошептала она, но все равно наклонилась и поцеловала его, повинуясь его желанию, такому же сильному, как ее собственное. Когда их губы разлепились, оба тяжело дышали. Он обхватил ее шею своей большой, твердой ладонью и прижался лбом к ее лбу. Закрыл глаза и произнес мучительно тихо:
– Это единственная правда. Я хочу тебя. Я никогда в жизни даже не представлял, что можно с такой силой кого-нибудь хотеть. Кого-то настолько непорочного и совершенного. – Он открыл глаза и поймал ее взгляд. – Это как хотеть солнечный свет.
Этот человек ее прикончит. Он уничтожит ее для других.
– Но удержать солнечный свет нельзя, – шептал он. – Как бы сильно тебе ни хотелось к нему прикоснуться, он проскользнет сквозь пальцы, и тьма прогонит его.
Фелисити покачала головой.
– Ты ошибаешься. Тьма не прогоняет солнечный свет. Он ее заполняет.
А потом она снова его поцеловала, и он перехватил инициативу, разбавив ее нетерпение своим непревзойденным мастерством, лаская ее медленно, долго, нежно, скользя пальцами вверх по ее обнаженной ноге.
Она позволяла ему трогать себя, позволяла дразнить коленку, подставляла под его ласки такие места, к которым вообще никто никогда не прикасался. Она ахнула, когда он скользнул выше – его прикосновение походило на шепот, его почти не существовало, и все же оно полностью ее поглотило.
Дьявол прервал поцелуй.
– Такая нежная, – сказал он, жарко, пылко целуя ее красивую шею. Фелисити ахнула от наслаждения. – Как шелк. – Он погладил ее по бедру (кожа запылала), добрался до полоски атласа и кружева. Потеребил ленточку, и Фелисити вдруг отчаянно захотелось, чтобы та исчезла. – Это то самое…
Она кивнула, зная, что должна испытывать куда большее смущение. Впрочем, какая разница.
– То, что ты мне подарил.
– Если бы я смог посмотреть… – Он потянул за ленточку, она развязалась, и Фелисити закрыла глаза от полноты ощущений. – Оно розовое?
Она кивнула.
– Можно мне?
Глаза мгновенно распахнулись.
– Можно что?
– Можно посмотреть?
«Только если пообещаешь и потрогать тоже».
Каким-то образом она сдержалась и не произнесла этого вслух. Но не смогла удержаться и кивнула, хотя и понимала, что не должна ему позволять.
Зная, что хочет все, им обещанное.
И едва она кивнула, он стремительно сел на пятки, поднял ее юбки и обнажил ноги. Щеки Фелисити запылали, когда он тронул розовые шелковые ленты.
– Я запомню эти очаровательные розовые ленточки, – сказал он тихо, словно не ей, а себе самому; его теплые пальцы скользнули вверх по бедру и нырнули под ткань, – на всю оставшуюся жизнь.
Она откинулась назад, давая ему больше доступа.
– А я запомню это.
Его взгляд метнулся к ней. Рука скользнула к талии, к еще одной розовой ленте, той, что он не мог видеть, но все равно легко развязал.
– Это?
Она выдохнула:
– Да.
Он сжал ленту.
– Подарить тебе еще воспоминания, любовь моя?
– Да, – шепнула она, и он потянул, с легкостью стягивая с нее панталоны. – Пожалуйста.
Отбросив их в сторону, он снова положил руки ей на бедра, теперь совершенно обнаженные, прикрытые лишь розовым шелком платья.
– Гораздо красивее без лент, – прошептал он, нежно целуя ее колено. От этой ласки ее охватило жаром. – Откройся мне, любовь моя.
Возможно, причина была в его жарком дыхании на обнаженной коже там, где никто к ней никогда не прикасался.
