– Сначала ты.
Да поможет ей Господь, она сделала – направила его к себе, приподняла бедра, принимая наслаждение. В ответ он обнял ее, притянул ближе к себе и теперь удерживал крепко и надежно, наслаждался ею, а она снова и снова выдыхала его имя, извиваясь под ним. Чтобы усилить наслаждение, он протянул к ней руку, скользнул внутрь, нашел местечко, от прикосновения к которому она увидела звезды.
– Девон!
Он что-то пророкотал в ответ, и к огромному наслаждению, которое нарастало в ней, прибавилась вибрация. Он сжал ее еще крепче, ее бедра вздымались, наслаждение усиливалось. И Фелисити пропала; теперь она могла только одно – полностью отдаться этому великолепному мужчине и его чудесным прикосновениям, подаваться ему навстречу и выкрикивать его имя. Привычный ей мир накренился, и все, что она до сих пор знала, изменилось.
И почему-то, распадаясь на части, она начала смеяться.
Этот смех был ей неподвластен – в нем звучала глубокая, почти непереносимая эйфория, охватившая ее, когда Дьявол подарил ей это наслаждение, когда она подавалась к нему, купаясь в восторге. Она смеялась и смеялась, и наслаждалась этим мужчиной, его поцелуями, его прикосновениями, своими пальцами, вцепившимися в его густые, короткие волосы.
Вскоре его губы сделались мягче, его пальцы замерли, а Фелисити успокоилась. Он повернул голову, еще раз прижался губами к ее бедру – нежно. Она ласкала его голову и лицо, затылок и его широкие плечи, не желая его отпускать.
– Это было…
Он поднял на нее глаза, темные, грешные, и она прочитала в них желание.
– Это было восхитительно.
Она вспыхнула.
– Я не ожидала… я не собиралась смеяться.
– Знаю.
Неужели смеяться нормально? Она не могла об этом спросить, поэтому просто сказала:
– Я никогда ничего подобного не чувствовала.
Что-то промелькнуло на его лице, появилось и исчезло прежде, чем она успела понять, и сменилось кривоватой усмешкой – уголок его красивого рта приподнялся.
– Знаю, любовь моя. Я был там, чувствовал тебя возле себя. Плотно сжимавшую мои пальцы. Пульсирующую под моим языком. А этот смех… ничего более чувственного я в жизни своей не слышал. Всю оставшуюся жизнь я буду слышать этот смех в своих снах.
Затем он встал и провел ладонями себе по бедрам. Последние лучи заходящего солнца окрасили небо у него за спиной в кровавый цвет.
Он ушел. Все еще стоял там, но ушел от нее, словно его тут никогда и не было.
Фелисити приподнялась со скамьи.
– Девон?
Он покачал головой, едва взглянув на нее.
– Не стоило мне вам его называть.
– Почему?
– Потому что оно не для вас.
Он словно влепил ей пощечину. Она застыла.
Он выругался, негромко и мрачно, провел ладонями по своей идеальной формы голове. Она возненавидела себя за то, что замечает это совершенство. Возненавидела за то, что замечает в нем все – темный росчерк бровей, нависших над глазами, морщинку, что залегла между ними. Прямую линию носа и едва заметную выемку на самом его кончике. Тень щетины на щеках, словно он никак не может сбрить ее целиком. И этот шрам, страшный и прекрасный, потому что принадлежит ему.
«Не для вас».
Он никогда не будет принадлежать ей.
Он замок, который она никогда не взломает.
И не имеет значения, что ему известно не меньше дюжины способов отпереть ее.
– Вы просили меня сказать вам какую-нибудь правду, – произнес он с угрюмой ноткой в голосе. – Раньше.
Она встала, стремясь избавиться от скамьи, которая больше никогда не будет ее скамьей, потому что всегда будет его.
– Да. И вы солгали.
– Не солгал, – возразил он. – Я сказал, что хочу вас.
«На мгновение, а не навечно». Она не произнесла этого вслух и гордилась этим.
– И я не солгал, когда сказал, что мое имя не для вас.
Не обязательно повторять это дважды. Зачем уязвлять ее снова.
– Да, Дьявол. Я не слабоумная. Я поняла, что данное вам при рождении имя слишком ценное, чтобы делиться им со мной.
Он снова отвел глаза. Снова выругался.
– Ради Христа, Фелисити! Когда я говорю, что оно не для вас, это потому, что оно вовсе не ценное. А потому что оно вас оскверняет.
Она замотала головой.
– Я не…
– Оно не дано мне при рождении. У меня нет имени, данного при рождении. Меня нашли в возрасте нескольких дней на берегу реки Калм
[5], завернутого в свивальник и вопящего во всю глотку. К пеленкам была приколота записка с указанием отправить меня моему отцу.
«Боже праведный».
Все у нее в груди сжалось, стоило представить себе его. Ребенка. Младенца. Брошенного.
– Кто мог такое сотворить?
– Моя мать, – бесстрастно ответил он. – Перед тем, как набить карманы камнями и войти в реку, думая, что без нее мне будет гораздо лучше.
Фелисити стало дурно. Что же ожидало эту несчастную женщину? Какой страх ее терзал? Какая печаль?
И тут он добавил:
– Она думала, он меня примет.
Конечно, она так думала. Кто бы его не принял, этого человека – опору, гордого, сильного, блестящего, отважного? Какой мужчина не любил бы такого сына?
Как вообще можно не любить этого человека?
Как можно его бросить?
Все эти мысли вихрем проносились у нее в голове, и вдруг она поняла. Она его любит. Каким-то образом она влюбилась в этого мужчину. И что ей теперь делать?
Она шагнула к нему, протянула руку, желая открыть правду. Желая его любить.
– Дьявол.
Услышав ее шепот, он замотал головой и отступил назад, отказываясь от ее прикосновений, и голос его звучал бесчувственно.
– Он за мной не пришел. И никому в городе не нужен был незаконнорожденный изгой, так что меня отправили в приют. У меня не было имени, и меня назвали Девон Калм – в честь графства, в котором я родился, и реки, где утонула моя мать.
Она снова потянулась к нему, но он снова отодвинулся.
– Твой отец… должно быть, он не знал… письмо его не нашло… он бы никогда тебя не оставил.
– Однажды из вас получится чудесная мать, – сказал он. – Я уже как-то говорил вам это, но хочу, чтобы вы знали – я верю в это. Наступит время, когда у вас будут красивые дочери с рыжевато-каштановыми волосами, Фелисити, и я хочу, чтобы вы запомнили – из вас получится замечательная мать.
