– Раз уж вы оказались в борделе в самом центре Ковент-Гардена, думаю, сторож вам не помешает.
– Я оказалась в борделе в самом центре Ковент-Гардена, потому что покончила с охранниками и сторожами, а здесь целый мир вещей, которым я хочу научиться.
– Вам следует вернуться домой.
– И чему я научусь там? Как быть жертвенной овечкой? Как выйти замуж за мужчину, которого не люблю? Как спасти семью, на которую, как внезапно выяснилось, я обижена куда больше, чем следует?
Он снова негромко рыкнул:
– А чему, по-вашему, вас научит это место?
«Как завоевать тебя».
Она сглотнула.
– Всему тому, в чем вы мне отказали.
Он прищурился.
– Вы помните, что я говорил вам про страсть, Фелисити? Я говорил, что она не похожа на любовь – она не терпелива, она вовсе не то, о чем любит нам рассказывать Священное Писание. Это не желание. Это настоятельная потребность.
Жар исходил от него волнами, окутывая ее обещанием, звучавшим в этих словах. Каково это – знать, что он нуждается в тебе? Так же ли это головокружительно, как то, что ты нуждаешься в нем?
Потому что она чувствовала, что он ей необходим.
Конечно, именно поэтому ей стало так больно, когда он покинул ее, а вовсе не потому, что она его любит.
И тут он добавил:
– Страсть приходит с самым худшим из грехов, а не с лучшей из добродетелей.
Она уловила в его словах вину и не удержалась: подняла руку, прикоснулась пальцами к его щеке, желая, чтобы перчатки куда-нибудь исчезли. Желая ощутить его кожу.
– Ты все знаешь о грехе, верно, Дьявол?
Он закрыл глаза, подался навстречу ее прикосновению, и ее пронзило наслаждением.
– Я знаю о грехе больше, чем ты можешь вообразить.
– Однажды ты сказал мне, что видишь мой грех, – проговорила она.
Его красивые глаза снова открылись, сейчас они были темнее, чем обычно, и в них застыло понимание.
– Это зависть. Ты завидуешь их месту в обществе. Их жизни. Тому, что их в обществе принимают.
Возможно, когда-то так и было. Возможно, было время, когда она сделала бы все, что угодно, лишь бы снова вести жизнь, какую ведет все общество. Тогда она считала это счастьем. Но теперь – нет.
– Ты ошибаешься. Не это мой грех.
Теперь руку поднял он, чтобы прикоснуться к ней. Его восхитительно теплые пальцы легли ей на щеку.
– Тогда что?
– Желание, – ответила Фелисити едва слышно.
Он негромко выругался в темноте. Такой близкий. Такой невозможно, прекрасно близкий.
Она настойчиво продолжала, зная, что не следует это делать, но не в силах остановиться:
– Я хочу тебя, Дьявол. Хочу соблазнить тебя. Хочу быть твоим пламенем. Но боюсь… – Она замолчала; ей ужасно не нравилось, как он на нее смотрит, как будто видит каждое слово прежде, чем она его произнесет. А может, и правда видит. Какая разница. – Боюсь, что вместо этого я стала твоим мотыльком.
Его пальцы шевельнулись, скользнули вверх по шее, нырнули в волосы, притянули ее к нему, и она запылала.
В этом поцелуе не было ничего робкого, и это только сгущало головокружительный туман, окутавший Фелисити. Вот она уверена, что он хочет избавиться от нее, а в следующий миг он завладевает ее дыханием, мыслями, рассудком. Одна рука гладит ее по щеке, другая придерживает за спину, помогая удержаться на ногах, притягивая ближе к его пылающему телу. Его губы прильнули к ее губам, и незнакомые ощущения накатывают на нее волна за волной, а его язык обжигает ее рот.
Вероятно, он целует ее в последний раз, и это великолепно.
Она бы с радостью навсегда осталась жить здесь, в его объятиях, на этой лестнице.
Да только за спиной кто-то кашлянул, казалось, где-то за милю отсюда, но Фелисити тут же охватила паника. Ее обнаружили. Она несильно толкнула его, и Дьявол оторвался от ее губ медленно, неспешно, словно у него не было на это никаких причин.
– Что? – спросил он, не отводя глаз от Фелисити.
– Ты сломал мою дверь, – ответила откуда-то снизу Далия.
Он что-то согласно буркнул, все еще не отводя глаз от Фелисити, чьи щеки уже полыхали. Скользнул рукой вниз по ее руке, завладел ладонью.
– Знаешь ли, для таких дел у нас имеются комнаты, – добавила Далия.
Красивые губы Дьявола плотно сжались.
– Вали отсюда. – Он наклонился и снова поцеловал Фелисити, быстро и крепко. Когда поднял голову, она тяжело дышала. И тут он сказал: – Идем со мной.
Как будто она была способна на что-то другое.
Они поднимались вверх по лестнице, один пролет, затем другой. Он не колебался, не замедлял шаг, даже когда Фелисити вытягивала шею, пытаясь разглядеть красивые, таинственные коридоры, сулившие приключение и грех. Он вел ее все выше и выше, сердце Фелисити колотилось все сильнее и сильнее, и наконец, он остановился на узкой площадке, где царила кромешная тьма и которая больше никуда не вела.
Тут он наконец-то отпустил ее ладонь, поднял руки к потолку – в темноте над его головой блеснули кольца – и толкнул, открывая люк. Поднялся туда сам, оставив Фелисити с открытым ртом, любоваться его прекрасным телом, силуэтом, вырисовывающимся на фоне звездного неба.
Когда он наклонился и протянул руку ей, она не колебалась ни секунды. И Дьявол вытащил ее наружу, в ночь, где царствовал он.
Глава двадцать вторая
Он отвел ее на крышу.
Знал, что не надо. Знал, что должен усадить ее в кеб и вернуть в Мейфэр – нетронутую, в дом, принадлежавший ее семье на протяжении нескольких поколений. Знал, что неправ, приводя ее в этот мир, где все принадлежит только ему и ничего ей, что этим он ничего не добьется, лишь измарает ее.
Но если грех Фелисити – желание, то и Дьявола тоже. И Иисусе, он ее хотел.
Он хотел ее сильнее, чем когда-либо чего-либо, а ведь Дьявол провел бо́льшую часть своих детства и юности в голоде и холоде, нищим и злым. Пожалуй, он бы смог устоять перед своим желанием, но тут она призналась ему в своем: «Я хочу тебя. Я хочу стать твоим пламенем… но боюсь, что стала твоим мотыльком».
И теперь Дьявол хотел только одного – отвести ее куда-нибудь, где они смогут сгореть вместе.
Вытащив ее на крышу клуба Грейс, он закрыл крышку люка, чтобы никто не увидел ее тут, смотрящую в ночь на раскинувшийся внизу город и сияющие наверху звезды и видящую все это так же ясно, как он видит будущее.
Которое ему придется провести без нее.
Но этой ночью он разделит с ней свой мир, хотя и знает, что будет вечно об этом жалеть. Как можно устоять?
