Особенно когда она подняла руку, сняла маску, которую ей дали внизу, и подставила лицо теплой ночи. Фелисити с широко распахнутыми глазами медленно поворачивалась на месте, впитывая вид. А затем подняла взгляд на него, и от восторженной улыбки на ее лице ему захотелось упасть на колени.
– Это великолепно.
– Верно, – сказал он, тяжело, прерывисто дыша.
Она покачала головой.
– Я никогда не думала про крыши.
Он протянул к ней руку.
– Это лучший способ передвигаться.
Она вложила свою ладонь в его, полностью ему доверясь, и он повел ее с одного здания на другое, вдоль по длинной извилистой улице крыш, с одного конька на другой, обходя трубы и сломанную черепицу.
– Куда мы идем?
– Прочь отсюда, – сказал он.
Она остановилась, высвободила руку и отвернулась от него к городу. Дьявол смотрел, как она широко раскинула руки и обратила лицо к небу, вдыхая ночь. На ее лице была легкая улыбка.
Дьявол застыл, не в силах отвести от нее глаз – от радости в ее взгляде, от взволнованного румянца, окрасившего ее щеки, от холмов ее грудей и изгибов ее бедер, от ее волос, серебрившихся в лунном свете. На какой-то миг она стала Кардеей, невидимой всему миру, кроме него – началом и концом, прошлым и будущим.
Настоящим.
Такой же прекрасной, как ночное небо.
– Я просто влюбилась в это, – произнесла она голосом сильным, полным страсти. – Влюблена в свободу. Я в восторге, что никто не знает: мы здесь, мы тайна тьмы.
– Тебе нравится темнота, – сказал он. Голос его звучал скрипуче, словно колеса по булыжникам мостовой.
Фелисити посмотрела на него, в глазах ее плясали искорки.
– Да. Она мне нравится, потому что в нее укутываешься ты. Нравится, потому что ты так откровенно ее любишь.
Он крепче сжал трость, дважды стукнул ею по носку сапога.
– Вообще-то, я ее не люблю.
Ее брови приподнялись, она опустила руки.
– Трудно в это поверить, ведь ты царствуешь в ней.
Чтобы не смотреть на Фелисити, он взобрался на гребень крыши и сделал вид, что решает, как бы перебраться на следующую, а затем сказал:
– Ребенком я боялся темноты.
Мгновение, и ее юбки зашуршали по черепице. Она приближалась. Не оборачиваясь, Дьявол знал, что она хочет протянуть к нему руку. Прикоснуться к нему. Он не думал, что сможет выдержать ее жалость, поэтому пошел дальше, на крышу, расположенную ниже, затем по железным ступенькам вверх. И все это время говорил, рассказывал куда больше, чем кому-либо раньше, думая, что этим помешает ей прикоснуться к нему. Лишит ее желания вообще когда-нибудь к нему прикасаться.
– Свечи стоили дорого, – говорил он, остановившись на следующей крыше и устремив неподвижный взгляд на фонарь, болтающийся у входа в таверну внизу. – А в трущобах мы делали все, что могли, лишь бы не столкнуться с чудищами, притаившимися во мраке.
Она по-прежнему приближалась, повторяя, как молитву, его имя.
Он ударил тростью по красной черепице, оставив вмятину рядом со своим сапогом, желая повернуться к ней и сказать: «Не подходи ближе. Не заботься обо мне».
– Было невозможно их уберечь, – сказал он раскинувшемуся внизу городу.
Она остановилась.
– Твоим брату и сестре повезло, что у них есть ты. Я видела, как они на тебя смотрят. Что бы ты ни делал, ты берег их как мог.
– Это неправда, – резко ответил он.
– Ты тоже был ребенком, Девон, – сказала она ему в спину так тихо, что он едва расслышал свое имя.
Вранье. Конечно, он его расслышал. Его имя на ее губах подобно спасению души.
Которого он не заслуживает.
– Понимание этого не мешает мне сожалеть.
Она добралась до него, но не прикоснулась, а просто села у его ног на конек крыши, глядя на него снизу вверх.
– Ты слишком жесток к себе. На сколько ты мог быть старше?
Вот тут следовало прекратить этот разговор и отвести ее вниз, сквозь люк в следующей крыше, ведущий в его контору. Следовало отправить ее домой. Вместо этого он сел рядом с ней, глядя в другую сторону. Фелисити положила обтянутую перчаткой руку между ними. Он взял ее, положил себе на колени, поражаясь тому, как луна превращает атлас в серебро.
И ответил он серебряной нити, волшебным образом соткавшейся в темноте, которую он любил и ненавидел:
– Мы родились в один день.
Удар сердца.
– Как такое…
Он медленно водил пальцами по перчатке. Вверх и вниз, словно молился.
– У разных женщин.
Ее пальцы дрогнули под его прикосновениями. Под его словами.
– Но у одного мужчины.
– Только не Грейс.
– Грейс, – повторила она, наморщив лоб. – Далия.
Он кивнул.
– У нее другой отец. Возможно, поэтому она умнее всех нас, остальных. – Его пальцы нашли на перчатке пуговки и принялись их расстегивать. Они вместе смотрели, как появляется обнаженная кожа, затем Фелисити произнесла:
– Мне казалось, ты говорил, что не знаешь своего отца.
– Я сказал, что мой отец не пожелал признать меня, когда умерла моя мать.
– Но позже?..
Он кивнул, не желая смотреть ей в лицо, а вместо этого начал снимать атласную перчатку долгим, медленным движением, от которого рот его наполнился слюной.
– Позже мы стали полезными. – Он помолчал. – Когда он понял, что Грейс – единственный наследник, которого он может получить.
Фелисити покачала головой.
– Я не понимаю. Она же не была его дочерью.
– Однако он был женат на ее матери. И хотел признать ее своей, так отчаянно жаждал наследника.
«Наследник означает…»
– Он имел титул.
Дьявол кивнул.
Ей потребовались все силы, чтобы не спросить, о каком титуле идет речь.
– Но… у него были сыновья. Почему не подождать? Не попробовать еще раз? Чтобы получить законного?
– Это было невозможно. Больше не родилось ни одного.
Фелисити растерялась.
– Почему?
У нее самая прекрасная кожа на свете. Дьявол перевернул ее руку ладонью вверх и начал описывать на ней круги.
– Потому что он не мог зачать наследников после того, как мать Грейс в него выстрелила.
Ее глаза широко распахнулись.
– Выстрелила куда?
Он не смотрел на нее.
– В место, из-за раны в котором стало невозможно зачать наследников.
