«Подумать только, когда-то и я сама была такой же, как эти дурочки!» – усмехнулась про себя Софи.
Но теперь она стала другой, совершенно другой, готовой сражаться на стороне Зла.
Сражаться и, пожалуй, даже убивать.
Да, убивать, потому что, в отличие от всех сторонников Зла, бывших в сказочной истории до нее, ей есть не только за что сражаться, но и за кого.
«Рафал», – с нежностью подумала она, лаская взглядом свое – его! – кольцо, представляя отраженное на зеркальной золотой поверхности холодное как лед лицо своего возлюбленного…
… Но вместо Рафала вдруг увидела на поверхности кольца лицо Хорта – раскрасневшееся, окруженное голубой дымкой пара…
…А следом за ним перед ней проплыло, пристально взглянув на нее своими бездонными лиловыми глазами, лицо Арика…
Софи прижалась спиной к стене, ей стало не по себе оттого, что, найдя свою настоящую любовь, она не перестает, оказывается, думать о Хорте. Да при этом еще мечтать и об Арике тоже? Ну и штучка же она!
Нет, нужно твердо зарубить себе на носу, что Рафал у нее один.
И никто на свете никогда не полюбит ее так, как он.
Даже Хорт.
«Мне нужны доказательства, – думала она. – Или хотя бы одно-единственное доказательство, что Рафал – мой единственный. Одно-единственное доказательство – и я навсегда перестану сомневаться. И думать о других парнях тоже. – Она обвела взглядом пустую темную комнату. – Доказательство. Мне нужно доказательство того, что моя любовь настоящая!»
Комната Директора школы ответила ей гробовой тишиной.
А затем кольцо на ее пальце вдруг дрогнуло и начало поворачиваться. Само по себе.
Вначале оно плотно прижалось к самому основанию пальца, затем стало размягчаться прямо на глазах у Софи. Золото темнело, плавилось – и вот кольцо уже стало мерцающей черной вязкой жидкостью.
Софи затаила дыхание и не отрываясь смотрела на теплую влажную полоску, которая стекла с ее пальца на ладонь и начала кусать кожу словно пиявка…
Только теперь Софи поняла, что именно делает кольцо.
Оно только что закончило татуировать букву. Первую букву имени.
Кольцо пишет на ладони имя ее возлюбленного!
Это знак.
Как она и просила.
Софи улыбнулась и закрыла глаза, давая кольцу продолжать свою работу.
Влажное черное кольцо не спеша врезалось в кожу, подчиняясь чему-то неведомому, спрятанному глубоко в душе Софи, и с каждой новой буквой ее сердце наполнялось радостью, а плечи расправлялись, словно невидимая рука понемногу снимала с них тяжелый груз…
Наконец кольцо закончило писать последнюю букву, снова затвердело, сдвинулось вверх на свое место и замерло на пальце, оставив под нижним краем татуировку с именем. Чье это было имя? Ну, по этому поводу у девушки не было ни малейших сомнений – Рафала, чье же еще?
Софи медленно открыла глаза и увидела нанесенное черной тушью имя.
Рафал?
Нет!
Софи в ужасе вскочила с кровати.
Схватила, плохо сознавая, что она делает, край платья и принялась тереть ладонь, пытаясь стереть имя.
Напрасный труд. Буквы остались на своих местах, все такие же четкие и яркие.
Софи скребла их ногтями, терла палец о каменный пол, о стену, обо все, что попадалось под руку.
Бесполезно.
Но не мог же, не мог этот парень быть предназначен для Софи судьбой!
Хотя бы потому, что с ним она ни за что не придет к своему «долго и счастливо».
Хотя бы потому, что когда-то она и в самом деле любила его, но сейчас всерьез намеревалась убить.
14. Куда приходят волшебники, чтобы поразмышлять
– Полагаю, мое появление оказалось слегка драматичным, – приятным баритоном пророкотал Мерлин, укладывая Тедроса на диван и промокая лоб принцу полой своего лилового плаща. – Но согласитесь, не может же могущественный волшебник появляться совсем уж тихо и скромно, он же не мальчик-рассыльный, не пиццу разносит, в конце концов!
– Замолчи! – надтреснутым голосом пробормотал Тедрос, отпихивая от себя Мерлина вместе с его плащом. – Думаешь отделаться парой-тройкой своих замшелых шуточек, а потом притвориться, будто все в порядке и ничего не случилось? – Он шмыгнул носом и накинулся на ни в чем не повинную Агату: – Между прочим, чтоб ты знала, я вовсе не падал в обморок, так что и думать об этом забудь!
– Положи ноги вот сюда, – спокойно сказала Агата, снимая с принца носки и поднимая его липкие от пота ноги на валик дивана.
– И этим мумиям скажи, что я в обморок не падал. Скажи!
– А им и вовсе нет до тебя никакого дела, они заняты. Ужинают, – и Агата подняла голову, чтобы взглянуть, как Юба и остальные члены Лиги ковыряются в своих тарелках с вареной морковкой и кашей.
– А даже если я и упал в обморок, то со мной это случилось всего один раз, а ты теряла сознание уже дважды, – не унимался Тедрос, вытирая рукавом нос.
– Радостно видеть, что будущее Камелота в надежных руках, – подколола Агата, подсовывая под голову Тедросу еще одну подушку.
– Ребенком он был еще эмоциональнее, можешь себе представить? – прогудел Мерлин, отряхивая пыль с плаща, прежде чем плюхнуться в кресло-качалку. Усевшись, он снял шляпу, запустил в нее руку и, словно заурядный ярмарочный фокусник, выудил из нее большой вишневый леденец. – А ты, значит, его будущая принцесса, – продолжил он, глядя на Агату. – Ну что ж, покойный отец сказал бы, наверное, по этому поводу: «Ты выбрал действительно добрую девушку, сынок», – Мерлин облизал леденец и закончил: – А я скажу иначе: «Тедрос, ты выбрал девушку, которая не задумываясь отвесит тебе хороший пинок пониже спины».
– Очень смешно, – покраснел Тедрос.
Мерлин медленно разгладил усы и сказал:
– Знаю, Тедрос, я многое должен тебе объяснить…
– Нет. Не нужно никаких объяснений. Что тут объяснять, и так все ясно, – махнул рукой принц. – Маменька сбежала с лучшим другом отца, когда мне было всего девять. Сбежала с Ланселотом – подумать только, люди добрые! – с Ланселотом, с рыцарем, который был моим кумиром! Это он, Ланселот, катал меня, посадив себе на плечи, это он подарил мне мои первый в жизни меч, это его я всегда считал своим лучшим другом. А моя мать сбежала с ним! Сбежала – и даже не попрощалась. Так, будто отец и я были для нее чужими, словно ничего для нее не значили. Не важно, сколько раз я плакал или проклинал мать, сколько раз видел, как отец запирается от всех в своей комнате. Не важно, потому что при этом у меня был ты, Мерлин. Только на тебе продолжала держаться наша семья, когда начала разваливаться на части, – Тедрос снова шмыгнул носом. – А спустя всего неделю ты тоже исчез. Как и моя мать – среди ночи, не попрощавшись. Исчез, не сказав ни слова моему отцу, советником которого ты был всю его жизнь, ни мне, мальчишке, которого воспитывал как собственного сына. Отец говорил, что ты покинул нас потому, что твоя жизнь оказалась под угрозой. Говорил, что ты создал заклинание, способное превращать мужчин в женщин и наоборот, и из-за этого заклинания могут погибнуть целые королевства, а чтобы этого не случилось, против тебя выступила в поход целая армия… Чушь! Я уже тогда знал, что ты и в одиночку сильнее любой армии, что никакая опасность тебе не страшна. И тому Мерлину, которого я знал, жизнь моего отца была дороже его собственной жизни, – Тедрос перевел дыхание и продолжил: – А потом мне исполнилось десять лет, и я увидел, как слабеет мой могучий прежде отец, как съедает его смертельная болезнь. Я надеялся, я твердил себе, что теперь-то ты непременно вернешься. Я верил, что Мерлин не может бросить меня в огромном замке сиротой, лишившимся матери и отца, никому не нужным и никем не любимым. Но шли годы, а тебя все не было, и я решил, что ты умер. Другого варианта просто не было, я не мог его себе представить. Итак, я оплакал тебя и поклялся, что буду до конца своих дней гордиться тобой и молиться за тебя, пребывающего, как я был уверен, на небесах. – Тут Тедрос всхлипнул и проревел, зарываясь лицом в подушку: – И вот пожалуйста – ты являешься… Живой!
