И ошиблась. На соседних шезлонгах лежали два тела. Женщина — это была не Рада и не Оксана, что несколько утешало, — вскоре стала подавать признаки жизни. Она зашевелилась, открыла глаза, но, посмотрев в сторону, на второй шезлонг, вновь откинулась в беспамятстве. Второе тело было мужским. Это я поняла, как только увидела две огромные ступни, торчащие из-под арабской рубахи. Вздох вырвался из моей груди — эти ноги не могли принадлежать ни моей подруге, ни ее сопернице.
Лицо покойника — судя по обмякшему телу, мужчина был действительно мертв — покрывал платок в мелкую черно-белую клетку. На груди рубашка была изрядно испачкана кровью, которая в тусклом свете дежурного освещения выглядела почти черной.
— Кто это, не знаете? Кто же это? — вопрошала полная женщина, прибежавшая сюда в ночной сорочке.
Алина без слов сдернула с лица покойника платок. Василь, не моргая, остекленевшим взглядом смотрел куда-то вдаль. Его губы были искривлены в посмертной извиняющейся улыбке. В целом его лицо не запечатлело ни ужаса, ни гнева, читалось только удивление — за что? Казалось, он прилег отдохнуть, накрылся с головой, а его зачем-то потревожили.
— Вася? — прошептали мои губы.
— Это ваш?
— Мой?.. Нет, — пробормотала я.
— Но вы его знаете? — спросила меня та же дама в ночной сорочке.
— Знала, — ответила я и стала оглядываться вокруг, ища глазами Оксану или Раду. Кто-то из них должен быть рядом.
Но их в толпе не оказалось. Спят? Не знают, что Василий убит?
«Оксана, — защемило у меня в сердце. — У нее был стопроцентный повод убить Василя. Все очень просто, примитивно просто. Ревность! Убью, но другой не отдам! А, может, — гостиницы? Теперь ей не надо их делить с бывшим гражданским мужем».
— Да, мы его знали, — вместо меня ответила Алина.
Я, подавленная своими мыслями, была не в состоянии говорить. Оксана — убийца! Из толпы вынырнули Роман и Ярослав. Оба пьяные.
— Василь, хорош пугать честную компанию. Маскарад закончился. — Ярослав потряс соотечественника за плечо.
У многих мелькнула спасительная мысль: «А и впрямь, не разыгрывает ли нас парень? Дама-то уже приходила в себя. Сейчас и этот очухается», но Ярослав отнял руку, и она оказалась испачканной — и не в кетчупе или чернилах. Рука пахла кровью, чужой кровью, уже остывшей и потому вызывающей одновременно и отвращение, и страх.
— Оба-на, — промямлил Роман, глядя на руку друга. — Однако история.
Ярослав отступил, брезгливо глядя на свою запачканную пятерню.
— Труп, — констатировал он.
— Похоже, его пырнули ножом, — сказал мужчина из толпы, склоняясь над покойником. — Разрез на рубашке продолговатый.
Я опустила глаза, чтобы посмотреть, не лежит ли где поблизости орудие преступления. Под шезлонгом ножа не было, а дальше и искать не имело смысла — Василя плотным кольцом окружали люди. Кто-то да заметил бы нож. Скорей всего, что преступник сбросил оружие за борт. И все же моя наблюдательность принесла плоды. Мой взгляд привлекла скомканная бумажка, ветром прибитая к бортовому ограждению. Я наклонилась и сунула ее в карман, чтобы рассмотреть потом, без лишних глаз.
— Что вы все стоите? Надо что-то делать, — причитала толстушка в ночной сорочке.
Алина накинула на лицо Василия платок.
— Надо сообщить Раде. Вы знаете, в какой каюте их поселили? — спросила она у Романа.
— Да, — кивнул тот. — Я ей скажу. Приведу. Если хотите, идите вы.
— Нет, лучше вы. Вы с ней знакомы, найдете нужные слова, — ответила Алина. — Мы сообщим о смерти Василия Оксане.
Она взяла меня за локоть и потащила, на этот раз, из толпы. За нами увязался Роман. Каюта Рады была в той же стороне, что и Оксанина. Прежде чем нырнуть в коридор, ведущий к каютам, я остановилась под светильником, пропустив вперед себя Романа. Он скрылся в коридоре, а я достала из кармана бумажку и разгладила ее на ладони.
— Посмотри, что я нашла рядом с Василием, — сказала я подруге. — Как ты думаешь, что это?
— Реклама мобильных телефонов, — пожала она плечами. — Обычно такие листовки раздают на улице. Что тут у нас? Адреса магазинов во Львове. Такое впечатление, что в этот листочек заворачивали что-то длинное. Остались характерные сгибы.
— Нож?
— Умница! Если так, то этот листик можно приобщить к вещественным доказательствам. О чем он нам говорит? Что убийца из Львова. Или был проездом во Львове, или…
— Алина, ты торопишься. Не факт, что убийца принес этот листик с собой. Он мог рядом с шезлонгом проваляться два дня.
— Палубы регулярно подметают, — заверила меня Алина. — К тому же этому листику повезло, что его случайно не сдул ветер. Следовательно, рядом с Василием он пролежал совсем недолго. Ладно, пошли к Оксане.
— А если ее нет в каюте? — с усилием выговорила я. Не передать словами, как неспокойно у меня было на душе.
— А где ей быть в четыре утра? — удивилась Алина.
— Алина, а если это она убила Василия? — выплеснула я догадку, обжигающую душу. — И рекламная листовка на то указывает.
— Рекламная листовка указывает только на то, что убийца мог быть из Львова или Львовской области. Оксана… — задумалась Алина. — А почему бы нет? — не стала отвергать мою интуицию Алина. — У нее был мотив, чтобы прикончить этого мерзавца. Тьфу-тьфу, о покойниках или хорошее, или ничего, — спохватилась она, но через минуту опять не сдержалась: — И надо было ей из-за этого негодяя жизнь свою портить.
В моей голове прокрутился ролик: по трапу на корабль всходят полицейские, все тычут пальцами на Оксану, ее выводят в наручниках, потом — грязная камера, решетка на узком окне и мерзкая похлебка в металлической миске.
— Василь — негодяй. У Оксаны был стопроцентный повод его прикончить, но ее вину надо доказать, — неуверенно сказала я. В эту минуту мне так жаль стало Оксану, будто вина ее уже была доказана. — Алина пообещай мне, что мы все сделаем, чтобы она вернулась домой. Вплоть до того, что возьмем грех на душу и обеспечим ей алиби.
Алина поняла меня с полуслова:
— А ведь верно, мало ли кто мог прикончить Василя? Выпил, засиделся на палубе, с кем-то повздорил. Да хоть с обслуживающим персоналом! Еще на судне полно торговцев-арабов, это сплошь взрывные характеры. Днем со своим товаром они все белые и пушистые, а ночью попробуй косо взглянуть на него или сделать замечание — зарежет, что, собственно, и произошло.
— Нам надо с Оксаной продержаться два дня. Если за два дня не будет доказана ее вина — при египетской нерасторопности такое вполне возможно, — мы спокойно улетим, и поминай как звали. Все, что случилось, останется на Оксаниной совести.
— А что, собственно, останется? Ничего не останется, — напомнила мне Алина. — Пошли, предупредим ее.
