Мама смеясь опустилась на стул. Налила себе воды, большими глотками осушила стакан. Я сидела рядом, смотрела, как она пьет. Джон тоже наблюдал за ней.
– Вот, значит, как мы теперь с тобой жить будем? – наконец сказал он. – Твои подружки будут надо мной издеваться?
Мама решила, что он шутит.
– О чем ты?
– Пусть уйдут.
– В каком смысле? Что они сделали?
Он подался к ней и презрительно процедил:
– Они напились, орут, ни с кем не считаются и ведут себя так, словно это их праздник. Злоупотребляют бесплатной выпивкой. Мне стыдно за них перед моими гостями. Продолжать?
Мама испуганно оглянулась.
– Не могу же я попросить их уйти.
– Еще как можешь, учитывая, что их вообще не приглашали.
– Приглашали, – прошептала мама. – Это я их пригласила.
– А, так это только твоя свадьба? А мне прикажешь молчать?
– Мы же это уже обсуждали. – Но в голосе ее послышалось сомнение. – Пожалуйста, Джон, не заставляй меня их прогонять.
– Я тебя не заставляю. – Он медленно откинулся на спинку стула, не отрывая взгляда от мамы. Я догадалась, что все это из-за меня. Ты поняла, что я с ней сделаю? Ты поняла, как я ее накажу за твою выходку? – Выбирай. Либо уйдут они, либо я.
Я с недоверием и страхом наблюдала, как вдруг изменилась мама. Она была так счастлива. Теперь же словно шла ко дну, точно лодка, внезапно получившая пробоину.
– Как уйдешь? Мы же только что поженились.
– Я прямо сейчас выйду в эту дверь, и первую брачную ночь ты проведешь одна. – Он пожал плечами. – Решай сама.
– Но что я им скажу?
– Меня это не волнует. – Он оперся руками о стол, оттолкнулся и встал. – Просто сделай так, чтобы их здесь не было.
Джон ушел. Мама побледнела от потрясения:
– Они подумают, что я сошла с ума.
Меня словно ударили ножом. Или в кровь мне попало стекло. В ушах зазвенело, как будто разбились окна.
– Что же мне им сказать? Что придумать себе в оправдание?
В голове у меня точно ворочались осколки железа. У меня словно вырывали кости, обнажая кишки.
– Господи боже, – вздохнула мама. – Я этого не вынесу. – И отодвинула стул.
Я задыхалась. Сжимала кулаки.
Внутри меня взревело чудовище.
37
Я стала скрипом отодвинутого со скрежетом стула. Я превратилась в звон разбившейся посуды, которую смахнула со стола на пол. Бах! – разлетелся на осколки кувшин с водой. Трах-тарарах! – отправились за ним стаканы.
Я стала топотом собственных бегущих ног. Грохотом перевернутого шведского стола. Бум! Я превратилась в дребезг фарфоровых тарелок, бренчанье падавших на пол ножей и вилок.
Услышьте меня.
Гости вздрогнули. Вскочили, отодвигая стулья, шарахнулись от меня.
Я обезумела. Я извергала ярость, точно магму.
Ба-бах! – перевернулся еще один столик с напитками, усеяв пол мокрыми осколками.
– Господи, да что на нее нашло? – крикнул кто-то.
Я была воплощенное возмущение. И гнев.
– Остановите ее.
Не подпускай их к себе. Не останавливайся. Ты буря.
Я налетала на столы, натыкалась на стулья, швыряла на пол тарелки с недоеденным угощением, бросала ножи, острые вилочки, чтобы никто не смог ко мне приблизиться.
Вспыхнул свет. Музыка смолкла.
– Хватайте ее.
Я ринулась к торту, красовавшемуся на специальном блюде. Подняла, перехватила поудобнее и, тяжело дыша, повернулась к залу лицом.
Гости глазели на меня с открытыми ртами, точно рыбы. Женщины на танцполе перепугались. Лицо Бена исказила изумленная гримаса. Мама стояла рядом с Мерьем, закрыв рот ладонью, и в глазах ее блестели слезы.
Повисло напряженное молчание.
Осколки разбитого стекла льдинками сверкали на полу.
В наступившей тишине меня охватило странное чувство. Пристальные взгляды причиняли боль. Торт оттягивал руки.
Нервное возбуждение понемногу отпускало меня. Мне останется лишь ужас и беспорядок, я стояла с блюдом в руках – сахарная глазурь казалась гладкой, точно могильная плита, – и прекрасно понимала, что устроит мне Джон, если я запущу в гостей тортом. Но он все равно мне устроит.
Вжик! Я швырнула торт что было сил. Перевернувшись в полете, он рухнул на краю танцпола кучей из крема и коржей. Блюдо не разбилось, а мягко скользнуло на ковер: защитили слои глазури.
Тишина стояла гробовая. Все взгляды были обращены на меня. Как тогда, на прослушивании для «Бури». Мне вспомнились слова Калибана: «Будь я проклят!»
Джон направился ко мне по осколкам посуды и брызгам крема. Вытянул руку ладонью кверху, словно подступая к опасному зверю.
– Не трогай меня, – прошипела я.
Он замер. Казалось, Джон не верит собственным глазам.
– Александра, пожалуйста…
– Не подходи.
Однако он приблизился, по-прежнему не опуская руку.
– Я хочу тебе помочь.
Я помотала головой: не вынесу, если он ко мне приблизится. У меня не было слов, только горячая сумятица в чувствах. Я дрожала, вытирала слезы рукавом и сама себе казалась жалкой.
– Если не хочешь, я не стану к тебе подходить, – произнес Джон. – Я же вижу, ты перенервничала.
Гости переглядывались. Наверное, думали, что я сошла с ума, что у меня крыша поехала. Бедный Джон, посадили ему на шею эту чокнутую.
Джон повернулся к гостям и вскинул руки, точно дирижер.
– Дамы и господа, прошу прощения за столь возмутительное беспокойство. – Он печально улыбнулся собравшимся, обвел взглядом разгромленный зал и осколки на полу. – Моя падчерица Александра страдает от психического расстройства. Она наблюдается у врача, и нас уверяли, что она сумеет справиться с нагрузкой. – Голос его звучал тихо и ласково. – К сожалению, оказалось, что это ей не по силам, и мне остается лишь извиниться перед вами за то, что мы не сумели справиться с ситуацией и должным образом позаботиться о девочке.
И они ему поверили. Я это почувствовала. Я ловила на себе косые взгляды. Джон говорил так искренне, так правдиво, так сожалел о случившемся.
– «Я в рабстве у тирана», – пробормотала я себе под нос, так что никто не расслышал. Слова Калибана – лишь шепот из пьесы, написанной сотни лет назад.
– Мы пробуем разные методы лечения, – распинался Джон. – И обязательно обеспечим Александре всю необходимую помощь, чтобы девочка могла раскрыть свои способности. – Он потер ладонью лицо, словно смертельно устал. – Пока же я могу лишь попросить вас найти в себе силы простить ее за случившееся.
