– Когда я стану полноправным пилотом, о тебе позаботятся. Тебе больше не придется до поздней ночи готовить еду, а потом часами толкать тележку. У тебя будет большая квартира. Ты станешь богатой.
– Думаешь, мне все это нужно? – спросила мать. – Я сама выбрала такую жизнь, Спенса. Они предлагали мне большое жилье, легкую работу и хороший заработок. Все, что требовалось от меня взамен, – сказать, будто я всегда знала, что он трус. Я отказалась.
Я вскинула голову. Она говорила об этом в первый раз.
– До тех пор, пока я здесь, – добавила мать, – торгую на этом углу, они не могут игнорировать нас. Не могут сделать вид, будто их дымовая завеса сработала. Я – живое напоминание об их лжи.
Никогда в жизни я не слышала ничего более подобающего истинному Непокорному. И в то же время это было чудовищной неправдой. Потому что мой отец действительно не был трусом – он был предателем. А это намного хуже.
Неожиданно я осознала, что мои проблемы гораздо глубже, и никакие ободряющие слова Йоргена тут не помогли бы. Дело было не только в отцовской измене или в моих странных видениях.
Я построила свою личность на главном фундаменте – ни за что не стать трусом. Это было реакцией на вечные разговоры о моем отце, но и частью меня самой. Самой глубинной, самой важной частью.
А теперь моя уверенность рушилась. Отчасти из-за боли утраты после гибели друзей, но в основном – от опасения, что во мне может таиться нечто ужасное.
Этот страх разрушал меня. Потому что я не знала, смогу ли я сопротивляться ему. Потому что в глубине души я не была уверена, что я не трус. Я даже больше не была уверена в том, что знаю, что это такое – быть трусом.
Мать села рядом со мной. Всегда такая тихая, такая ненавязчивая.
– Я знаю, тебе хотелось бы, чтобы я радовалась твоим достижениям, – и я горжусь тобой, я действительно тобой горжусь. Я знаю, что ты всегда мечтала летать. Но после того, как они так бессердечно обошлись с именем моего мужа, я не могу ждать от них бережного отношения к жизни моей дочери.
Как ей объяснить? Стоит ли вообще рассказывать о том, что я теперь знала? Смогу ли я объяснить ей свои страхи?
– Как ты это сделала? – спросила я наконец. – Как справилась с тем, что они говорили о нем? Как сумела жить с клеймом жены труса?
– Мне всегда казалось, – отозвалась мать, – что трус – это тот, кого больше волнует, что о нем скажут, а не то, что есть на самом деле. Храбрость – это не то, что о тебе говорят другие, Спенса. Это то, что ты сам знаешь о себе.
Я покачала головой. В том-то и проблема. Я не знала.
Всего каких-то четыре месяца назад мне казалось, что я смогу одолеть что угодно, и имела ответы на все вопросы. Кто бы мог подумать, что, становясь пилотом, я буду утрачивать этот стержень?
Мать внимательно оглядела меня, а потом наконец поцеловала в лоб и сжала мою руку:
– Я не против того, чтобы ты летала, Спенса. Мне просто не нравится, что ты целыми днями слушаешь их ложь. Я хочу, чтобы ты знала его, а не то, что о нем говорят.
– Мне кажется, – ответила я, – чем больше я летаю, тем больше узнаю его.
Мать склонила голову набок. Кажется, эта мысль прежде не приходила ей в голову.
– Ма… – сказала я. – А отец никогда не упоминал о том, что видит… что-то странное? Например, множество глаз, глядящих на него из темноты.
Мать поджала губы:
– Это они тебе рассказали?
Я кивнула.
– Он мечтал о звездах, Спенса, – сказала мать. – О возможности видеть их беспрепятственно. О том, чтобы летать меж ними, как это делали наши предки. Вот и все. Ничего больше.
– Хорошо.
– Ты мне не веришь. – Мать вздохнула и встала. – У твоей бабушки другое мнение. Возможно, тебе стоит поговорить с ней. Но помни, Спенса: тебе придется выбирать, кто ты. Наследие и память о прошлом могут сослужить нам службу. Но нельзя допускать, чтобы они определяли твою суть. Когда наследие вместо вдохновения становится клеткой, это ничем хорошим не кончится.
Я нахмурилась, ничего не понимая. У Бабули другое мнение? О чем? Но я все-таки обняла мать и шепотом поблагодарила ее. Она подтолкнула меня в сторону нашего дома, и я ушла, обуреваемая смешанными чувствами. Моя мать, хоть и на свой лад, ведь тоже была воином: она стояла на углу и каждым проданным пакетиком с водорослями провозглашала невиновность отца.
Это вдохновляло. Представляло все в другом свете. Я никогда прежде не видела мать такой. И все же в том, что касалось отца, она ошибалась. Она понимала так много, но ошибалась в главном. Как и я сама – до того момента, когда увидела его предательство во время Битвы за Альту.
Я немного прошла вперед, и вскоре впереди показался наш дом, похожий на коробку.
Когда я шагнула через большой арочный проем во двор, двое возвращающихся с дежурства солдат пропустили меня вперед и отдали мне честь.
«Это же Алуко и Джорс!» – дошло до меня, когда мы уже разошлись в разные стороны. Похоже, они даже не узнали меня. На мое лицо они не смотрели – просто увидели пилотский комбинезон и уступили дорогу.
Я помахала старой миссис Хонг, и та, вместо того чтобы сердито нахмуриться в ответ, поклонилась, потом быстро нырнула к себе и закрыла за собой дверь. Взглянув в окно нашей однокомнатной квартиры, я поняла, что Бабули там нет, но тут услышала ее голос с крыши – она что-то негромко напевала. Я взобралась по лестнице наверх. Мне все еще было не по себе из-за того, что сказала мать.
Бабуля сидела, опустив голову, перед ней на одеяле была разложена маленькая горка бусин. Прикрыв почти слепые глаза, она протягивала скрюченные пальцы и выбирала нужную бусину на ощупь, а потом нанизывала на нить, что-то тихо напевая. Лицо ее напоминало складки смятого одеяла, на котором она сидела.
– А! – сказала она, когда я нерешительно остановилась на лестнице. – Садись-садись. Мне как раз пригодится помощь.
– Бабуля, это я, Спенса.
– Конечно, это ты. Я чувствовала, что ты идешь. Садись и разложи мне эти бусины по цветам. Я не могу отличить синие от зеленых – они одного размера.
Я появилась дома первый раз за несколько месяцев, и бабушка, как и мама, тут же загрузила меня работой. Ну что ж, видно, сначала придется выполнить задание, а потом задавать вопросы.
– Я сложу синие справа от тебя, а зеленые – слева, – усаживаясь рядом с ней, сообщила я.
– Хорошо-хорошо. О чем ты хочешь послушать сегодня, милая? Об Александре, завоевавшем мир? О Хервёр, похитившей меч смерти? Может, о Беовульфе? О давних временах?
– На самом деле, сегодня я не хочу слушать истории, – сказала я. – Я поговорила с матерью, и…
– Ну и ну! – протянула Бабуля. – Не хочешь историй? Да что с тобой случилось? Неужто они тебя совсем испортили там, наверху, в этой их летной школе?
