– Я так понимаю, – произнес Зараза, – мне надо что-то сказать.
– Ну конечно, – прошептала ФМ, закатив глаза, и направилась на свое место.
– В уставе ССН сказано, – снова заговорил Зараза неестественным голосом, – что погибнуть в кабине истребителя, защищая свое отечество, – самый прекрасный и великий дар, который может принести человек. Наши друзья, столь рано нас покинувшие, были образцовыми Непокорными…
«Да он читает! – поразилась я. – Точно читает… на ладони, что ли, записал?»
– Мы запомним их как бойцов, – продолжил Зараза, держа руку перед собой. – Если вы хотите обсудить эту утрату или поговорить по какому-либо другому поводу, то как командир звена я готов вас выслушать. Я смогу помочь, если вы обратитесь ко мне, и разделить тяжесть вашей потери, чтобы вы полностью сосредоточились на летной подготовке. Спасибо за внимание.
Он сел. Н-да, кажется, я только что услышала самую тупую речь в своей жизни. Он говорил о себе больше, чем о креслах, зияющих пустотой. Но ладно, хотя бы попытался.
Наконец в дверь протиснулся Кобб, сжимая в руках пачку бумаг и бормоча что-то себе под нос.
– Занять позиции! – рявкнул он. – Сегодня у нас снова маневрирование в паре, отработка прикрытия. Вы так отвратительно прикрываете друг друга, что вас можно подавать противнику на блюдечке!
Мы уставились на него.
– А ну, шевелитесь! – гаркнул он.
Все начали пристегиваться.
Кроме меня. Я встала и требовательно спросила у него:
– И это все? Вы так ничего и не скажете о них? О Биме, Утре, адмирале, которая…
– Адмирал, – сухо бросил Кобб, – ничего вам не сделала. Ваших друзей убили креллы.
– Крысиная чушь! – выпалила я. – Если бросить ребенка в логово льва, то это лев будет виноват, да?
Он встретил мой взгляд, но на этот раз я не отвела глаз. Я не знала толком, чего хочу, но, по крайней мере, закипавшая во мне злость на него, на адмирала, на все Силы самообороны, была лучше, чем пустота.
Мы сверлили друг друга взглядом до тех пор, пока с легким скрипом не отворилась дверь. В класс зашла Киммалин. Ее длинные черные волосы были уложены, как обычно, ровными локонами, но глаза опухли и покраснели. Кобб обернулся к ней и изумленно распахнул глаза, будто не ожидал ее появления.
«Он думал, она сдалась», – поняла я.
Несмотря на заплаканные глаза, Киммалин высоко держала голову.
Когда Кобб кивнул на ее место, она спокойно прошла и села в кресло, являя собой образец самообладания, свойственного лучшим представителям Непокорных. В ту минуту она была намного больше похожа на настоящего бойца, чем я когда-либо в своей жизни.
Сжав челюсти, я села на свое место и пристегнулась. Мой срыв на Кобба ничуть не уменьшил моей злости на адмирала. Мне надо было ощутить в руке сферическую капсулу и спусковой крючок деструктора под указательным пальцем. Наверное, поэтому Кобб и хотел загрузить нас работой – чтобы мы устали и хоть немного, да отвлеклись. Может быть, это имело смысл.
Однако Кобб не включил наши проекторы. Вместо этого он медленно взял складной стул, прохромал в центр класса и поставил его там. Сел, сложив перед собой руки. Мне и всем остальным пришлось вывернуться из ремней безопасности, чтобы видеть инструктора.
Он выглядел старым. Гораздо старше, чем был.
– Я знаю, каково это, – сказал он. – Будто в вас проделали дыру. Вырвали кусок мяса, который никогда не прирастет обратно. Вы можете оставаться в строю, можете летать, но какое-то время за вами будет оставаться кровавый след. Я, наверное, должен что-то сказать – про потерю. Что-то мудрое. Старая Мара, которая учила меня летать, смогла бы это сделать. Но ее больше нет. – Кобб покачал головой. – Иногда я чувствую себя не учителем. Я чувствую себя артиллеристом, перезаряжающим орудие. Я вставляю вас в патронник, стреляю в небо, потом беру следующий снаряд…
Его слова прозвучали до дрожи противоестественно. Как если бы отец признался, что не знает, что такое любовь к своим детям. Мы все помнили истории о летных инструкторах – старых, седых, всегда готовых откусить зазевавшемуся кадету голову, но до ушей набитых различной премудростью.
Но сейчас перед нами сидел не инструктор, а просто человек. Этот человек был напуган и безутешен, и ему было так же больно терять своих учеников, как нам – потерять друзей. Передо мной был не седой ветеран, знающий ответы на все вопросы. А обычный человек, который, может быть по чистой случайности, прожил достаточно долго, чтобы стать учителем. И от него требовалось научить нас не только тому, что он хорошо знал, но также и тому, в чем он до сих пор сам не сумел разобраться.
– Мы должны стремиться к звездам, – сказала я.
Кобб обернулся ко мне.
– Когда я была ребенком, – продолжила я, – я хотела стать пилотом, чтобы все меня уважали. Но отец научил меня глядеть дальше. Он сказал, чтобы я стремилась к звездам.
Я посмотрела вверх и попыталась вообразить мерцающие огоньки звезд. Как будто я поднимаюсь сквозь крышу вверх, в небеса, оставляя позади пояс обломков. Туда, где Святые встречают души павших.
– Это очень больно, – сказала я. – Я никогда не думала, что будет так больно. Я не знала о Биме почти ничего – кроме того, что он любил улыбаться. А Утро… Она едва понимала, что мы говорим. Но не собиралась сдаваться.
На секунду я почувствовала, будто взлетаю вверх, к этим огонькам, как меня учила Бабуля. Я ощутила, как все окружающее меня уходит вниз, становится далеким. Вокруг остались только протянувшиеся со всех сторон лучи.
– Они теперь там, в небе, – тихо сказала я. – Навсегда среди звезд. И я буду с ними. – Внезапно я вышла из транса и снова оказалась в классе, вместе со всеми остальными. – Я пристегну ремни и буду сражаться. Если мне суждено умереть, то я умру в кабине истребителя. Пытаясь дотянуться до звезд.
Все застыли. Повисла ненадежная тишина вроде той, что бывает между двумя ударами метеоритов. Нед сменил свою вальяжную позу, теперь он выпрямился на кресле и с энтузиазмом кивал мне, подняв вверх большие пальцы. Зараза, сидевший напротив, пялился на меня с непонятным выражением на лице и хмурил брови.
– Хорошо, – пробормотал Кобб, вставая. – Хватит терять время. Надеть шлемы.
Игнорируя взгляд Заразы, я взяла свой шлем и попробовала натянуть. Но тут же подпрыгнула, сорвав его.
– Что такое? – спросил Кобб, ковыляя ко мне.
– Диоды… горячие, – сказала я, ощупывая шлем. – Что это значит?
– Ничего, – ответил Кобб. – Наверное, ничего.
– Звучит как-то неубедительно, Кобб. Что происходит?
Он понизил голос:
– Какие-то докторишки, которые считают себя очень умными, решили, что смогут по показаниям приборов определить, не собираешься ли ты… удрать, как твой отец.
