Поэтому я просто спокойно отдала честь ей.
– Теперь я могу вернуться на занятия, сэр?
Ее щеки порозовели.
– Ты трусиха. Как и вся твоя семья.
Я продолжала стоять навытяжку, держа руку у головы.
– Я могу уничтожить тебя. Увидеть, как ты обнищаешь. Тебе не понравится быть моим врагом. Если ты сейчас откажешься от моего предложения, у тебя никогда не будет второго шанса.
Я не двигалась.
– Тьфу! – бросила адмирал, отвернулась и резким движением села. Потом подхватила кофе и стала пить его, словно меня здесь не было.
Восприняв это как разрешение уйти, я развернулась и вышла, и полицейский, все еще стоявший у двери, не воспрепятствовал.
Никто не остановил меня, пока я шла до своего класса. Там я сразу направилась к своей кабине, уселась в кресло и стала здороваться с теми, кто входил. Когда в кабинет, прихрамывая, зашел Кобб, я поняла, что с нетерпением жду начала занятий. У меня было такое чувство, как будто я, быть может, наконец избавилась от тени, нависавшей надо мной с момента гибели Бима и Утра.
Девчонки и их доброта, конечно, тоже сыграли роль, но разговор с Броней был важнее. Она дала мне то, в чем я нуждалась, чтобы продолжать бороться. Она придала мне сил. Как ни странно, она вернула меня к жизни.
Я буду бороться. Я узнаю, что на самом деле произошло с моим отцом. И Броня еще пожалеет, что заставила меня сделать и то и другое.
Часть четвертая
Интерлюдия
Адмирал Джуди «Броня» Айвенс всегда просматривала записи боев. Для этого она пользовалась главным постом управления – здесь, в центре круглого зала, располагался большой голографический проектор. Адмирал предпочитала стоять в середине так, чтобы свет струился вокруг нее, а остальное помещение находилось в тени.
Она смотрела, как они дерутся. Она смотрела, как они умирают. Она заставляла себя прослушивать запись последних слов каждого пилота, если таковые были.
Она пыталась вычислить, кто служил целью врагов в круговороте красных и синих кораблей: красные – Сил самообороны, синие – креллов. Сама она уже много лет не летала, и все же, когда она стояла здесь в шлемофоне и корабли носились вокруг нее, к ней возвращались прежние ощущения. Гудение ускорителя, стремительное движение корабля на вираже, грохот деструкторов. Пульс боя.
Иногда адмирал позволяла себе помечтать, как сядет в корабль и снова присоединится к схватке. Потом гнала от себя глупые мечты. У Сил самообороны было слишком мало кораблей, чтобы тратить один из них на старую женщину с никудышной реакцией. Отрывочные воспоминания и некоторые старые печатные книги по истории рассказывали о великих генералах, которые брали оружие и вставали в строй рядом со своими солдатами. Но Джуди знала, что она – не Юлий Цезарь. Она дотягивала разве что до Нерона.
И все же Джуди Айвенс оставалась опасной в другом отношении.
Она смотрела, как кипит бой в тени медленно опускающейся верфи. Креллы бросили в эту схватку почти шестьдесят кораблей – две трети своего максимума, для них очень серьезное количество. Они явно знали, что если верфь попадет в руки ССН в целости, то станет для людей бесценной находкой. На этом огромном корабле-станции наверняка сохранились сотни антигравов.
Теперь же, как доложила трофейная команда, осталось всего меньше десятка, которые еще можно было отремонтировать, а Джуди потеряла в этом бою четырнадцать истребителей. Она винила в их смерти себя. Она действовала недостаточно решительно. Если бы она подняла все корабли резерва и отправила их в бой, то могла бы получить сотни антигравов. А вместо этого она колебалась и беспокоилась, не ловушка ли это, пока не стало слишком поздно.
Вот чего ей не хватало по сравнению с такими людьми, как Цезарь. Она не умела рисковать всем.
Вошел Рикольфр, ее адъютант, с кипой бумаг. Джуди перемотала запись боя и выделила одного конкретного пилота. Кадета, причинявшего ей столько неприятностей.
Корабли взрывались, пилоты умирали. Джуди не разрешала себе переживать из-за их смертей. Она не могла позволить себе этих чувств. До тех пор пока пилотов у них больше, чем антигравов, – а так и было, пусть и с незначительным перевесом, – из этих двух ресурсов люди представляли меньшую ценность.
Наконец Джуди сняла шлемофон.
– Летает она хорошо, – сказал Рикольфр.
– Не слишком ли хорошо? – ответила Джуди.
Рикольфр перелистал бумаги на своей папке с зажимом:
– Здесь последние данные с датчиков в ее шлеме. Записи с тренировок не слишком обнадеживающие – в них почти никаких аномалий. Но в этом сражении, которое вы сейчас просматривали, в бою за падающую верфь… – Он повернул папку к Джуди и продемонстрировал таблицу данных – совершенно невероятных. – Вот этот сектор ее мозга, – сказал Рикольфр, – просто бурлит активностью, когда она находится рядом с креллами. Доктор Халбет уверен, что это полностью доказывает наличие дефекта, а вот Иглом сомневается. Она считает, что доказательств недостаточно.
Джуди что-то недовольно проворчала, глядя, как корабль трусихи разворачивается и ныряет внутрь падающей верфи.
– Халбет рекомендует немедленно отстранить девушку от полетов, – заметил Рикольфр. – Но доктор Тиор… ну, с ней будут проблемы, как вы и предполагали.
Тиор, которая, к несчастью, возглавляла медиков базы Альта, не верила в существование дефекта. Даже сами рассказы о нем были полны противоречий. Сообщения об этом дефекте восходили еще к «Непокорному» и к мятежу на борту флагмана, завершившемуся аварийной посадкой на Россыпь.
Мало кто сейчас знал о том мятеже, и еще меньше знали о том факте, что его причиной послужил дефект у некоторых членов экипажа. Тут многое было неясно даже для Джуди. Но некоторые из самых влиятельных и самых заслуженных семей в нижних пещерах вели свой род от мятежников. Эти семьи боролись против признания существования дефекта и желали сохранить слухи о нем в секрете. Но они не видели, что он может сделать с человеком.
А Джуди видела. Собственными глазами.
– Кто поддержал Тиор на этот раз? – спросила Джуди.
Рикольфр перелистнул несколько страниц и продемонстрировал ей последние письма от видных членов партии. Первым шло письмо лидера Национальной ассамблеи Элджернона Уэйта, чей сын Йорген летал в одном звене с трусихой. Йорген неоднократно хорошо отзывался об этой девушке, отсюда теперь и возникли эти вопросы. Не будет ли лучшим выходом сделать из нее символ способности истинного Непокорного к перерождению? Который лишь подтвердит то, что любой, независимо от своего происхождения, может вернуться в ряды единомышленников и верно служить государству?
