Фульвия, мне говоря, чтобы я с ней переспал.
С Фульвией мне переспать? Ну а ежели Маний попросит,
Чтобы поспал я и с ним? Нет, не такой я дурак!
“Спи или бейся со мной!” – говорит она. Да неужели
Жизнь мне дороже всего? Ну-ка, трубите поход!».[259]
Поэт Марциал цитировал эти строки столетие спустя – и тем сохранил их для потомства, – дерзко утверждая, что если первый римский император мог писать стихи непристойного содержания, то и он имеет на это право. Латинский язык особенно груб и очень подходит для таких фраз, которые начертаны на снарядах, которые воины бросали друг в друга под Перузией. Глафира была высокородной наложницей клиентского царька Каппадокии и стала любовницей Антония в надежде на то, что он позволит ее сыну занять престол, когда триумвир занимался переустройством восточных провинций. (В тот момент он вручил верховную власть кому-то другому, однако несколько лет спустя юноша стал царем, так что усилия его матери в конечном счете не пропали зря.) Слухи об их связи, очевидно, достигли Рима за несколько месяцев до того, как Антоний встретился с Клеопатрой, дав тем обильную пищу для новых сплетен. Маний был важным агентом Антония в Италии, и позднее его обвинили в нагнетании обстановки и разжигании Перузинской войны.[260]
Даже по стандартам римской политической инвективы эти полдюжины строк были весьма грубыми, это сочинение, в котором молодой человек упивался своей вульгарностью и сознанием полной уверенности в себе. Всего за несколько лет Цезарь стал одним из двух наиболее могущественных людей в мире. Отсюда оставался один шаг до претензии на почести, воздававшиеся его «отцу», и на статус первого человека в государстве. Столь быстрый взлет свидетельствовал об огромных амбициях, целеустремленности, немалом политическом мастерстве, но также и о везении. Как и подавляющее большинство удачливых политиков, Цезарь был оппортунистом. Если бы Юлия Цезаря не убили, то карьера его приемного сына развивалась бы иначе и отнюдь не столь стремительно, хотя в конце концов он, видимо, добился бы высокого положения. У него был шанс возвыситься и легитимизировать собственный статус при поддержке сената, руководимого Цицероном, а затем стать полезным союзником для Антония и Лепида, когда влиятельные лица в сенате предпочли отвернуться от него. Случались и провалы – такие, как первый марш на Рим, не лучшая роль в битве при Филиппах. Приходилось также немало рисковать. Случались поражения в битвах или в ходе каких-либо политических акций. Он пережил два приступа тяжелой болезни, оказывался перед толпами разъяренных сограждан и бунтующих ветеранов, которые как-то раз даже убили центуриона, посланного, чтобы успокоить их, и бросили его тело на пути свиты Цезаря, чтобы он мог видеть труп. В каждом из этих случаев Цезарь оставался жив и в конце концов добился того, к чему стремился. Предзнаменования, о которых нам сообщают античные источники, зачастую представляли собой позднейшие измышления, однако было бы странно, если бы триумвир не убедил себя в собственной удаче и не верил в то, что победа предначертана ему судьбой.[261]
Еще до того, как началась Перузинская война, молодой Цезарь развелся с Клавдией. Некоторые утверждали, будто неудача при осуществлении супружеских отношений не была случайной в ожидании того, что брак – и связанный с ним политический альянс – будет недолговечным. Вероятно, это обусловливалось просто невинностью девушки, поскольку даже наличие общих детей редко мешало прервать неудобный политический союз. Цезарь и его командиры разбили Луция Антония, чему способствовали неэффективные действия военачальников Антония, пытавшихся оказать ему помощь. Цезарь опять победил, став еще сильнее. После этого ему начало везти еще больше. При распределении провинций после Филипп Цизальпинская Галлия стала частью Италии, а остальные галльские провинции достались Антонию, который контролировал их через своего подчиненного Квинта Фуфия Калена. Летом 40 г. до н. э. Кален заболел и умер, оставив за себя своего сына. Цезарь, который если и был старше его, то не намного, поспешил в провинцию и вынудил его передать ему командование. Одним махом одиннадцать легионов перешли под его начало.[262]
Пока он отсутствовал, Антоний вернулся в Италию. Его сопровождало немало боевых кораблей, которые привел к нему Гней Домиций Агенобарб, бывший флотоводец Брута и Кассия. Еще недавно Агенобарб нападал на италийское побережье, и, когда объединенный флот достиг Брундизия, гарнизон узнал его корабли и запер вход в гавань. Антоний усмотрел в этом проявление враждебности со стороны Цезаря и осадил город. Скорее всего, произошло недоразумение, хотя в накаленной атмосфере, порожденной Перузинской войной, нервы у людей с обеих сторон были напряжены. Цезарь возвратился из Галлии и, разумеется, начал готовиться к войне – собирать легионы и вновь пытаться созвать добровольцев из числа недавно получивших землю ветеранов. Испытывая благодарность за это, они откликнулись было на призыв, пока не стало известно, что им предстоит сражаться с Антонием и недавними товарищами по оружию. Некоторые, услыхав такую новость, повернулись и пошли по домам, а те, кто остался, последовали к местам сбора неохотно.[263]
Современные ученые обычно считают, что Антоний находился в более выгодной позиции. Секст Помпей уже пошел на сближение с ним и заключил союз против Цезаря. Юлия, мать Антония, бежала на Сицилию под крылышко к Сексту после Перузинской войны. Возможно, она была по-настоящему напугана, однако сомнительно, что ей действительно что-то угрожало. Более вероятно, что это был враждебный жест в адрес Цезаря. Разумеется, он предпочел истолковать это именно так. Секст тепло принял беглянку и с почетом проводил ее на Восток, чтобы она могла там встретиться с сыном. Антоний был благодарен, но на тот момент не желал всерьез начинать войну с коллегой по триумвирату. Для такой осторожности имелись веские основания. Триумвир с приятностью провел зиму 41–40 г. до н. э. в Александрии – столице Клеопатры, и к тому времени, как он уехал, царица уже была беременна и в должный срок родила близнецов – девочку и мальчика. В эти месяцы в Сирию вторглись парфяне; их поддержали римские отряды под предводительством Тита Лабиена – твердолобого республиканца, который не участвовал в битве при Филиппах. Отец его был лучшим легатом Юлия Цезаря в Галлии, однако во время гражданской войны встал на сторону Помпея и покончил жизнь самоубийством после поражения при Мунде в 45 г. до н. э. В восточных провинциях, истощенных в ходе смуты поборами в пользу обеих сторон, не хватало боеспособного населения, и они не имели возможности отразить нападение. Встретив лишь слабое сопротивление, парфяне захватили Сирию, а затем отправили небольшие отряды для покорения Иудеи и большей части Малой Азии.[264]
Когда Антоний прибыл в Брундизий, с ним находилось немало боевых кораблей, воинов же было немного. Некоторые из его командиров располагали легионами в Италии и на западе, однако после утраты легионов Калена они явно уступали армиям Цезаря в численности. Учитывая состояние восточных провинций, привлекать войска оттуда было нелегко и политически опасно, к тому же на это потребовалось бы несколько месяцев. Союз с Секстом Помпеем давал возможность получить много укомплектованных командами судов, но мало солдат. На тот момент военное преимущество было явно на стороне Цезаря независимо от того, каким оказался бы баланс сил в долгосрочной перспективе. Это не означало, что исход войны был очевиден или что на тот момент уничтожение одного дало бы преимущества другому.
