Честь того или иного отряда, а также борьба интересов играли важную роль в формировании новой армии. На ранних этапах существования республики давать легионам новые номера каждый год было обычным делом, так что консулы командовали легионами с Первого по Четвертый. Эта система прекратила свое существование в I в. до н. э. В особенности яростно защищали свою «идентичность» легионы Юлия Цезаря, под чьими бы знаменами они ни сражались – Лепида, Антония или молодого Цезаря. Легионы Антония с готовностью перешли на сторону Цезаря после битвы при Акции, но во многих случаях стремились сохранить свой номер, название и традиции. Это означало, что в нумерации соединений во вновь реорганизованной армии с самого начала ее существования не было логики. Существовало по два легиона с номерами Четвертый, Пятый, Шестой и Десятый и не менее трех под номером Третий. Некоторые, например Legio V Alaudae (Пятый легион «Жаворонки»), сохраняли свою идентичность, несмотря на тесные ассоциации с фигурой Антония – возможно, потому, что некогда они самоотверженно сражались за Юлия Цезаря. Символом этого легиона по-прежнему оставался слон в память о том, что в 46 г. до н. э. его воины нанесли поражение боевым слонам в войне с помпеянцами.[418]
Пятый легион «Жаворонки» входил в шестерку легионов, силами которых готовилась кампания на северо-западе Испании. К ней также относились Первый и Второй, а также Шестой Победоносный, возможно, Девятый (входившие в него воины записывали его номер в архаической форме: VIIII), получивший в эти годы имя Hispania, и, несомненно, Десятый легион «Близнец»; существовали также Тринадцатый «Близнец» и Четырнадцатый, хотя ни тот, ни другой не принимали участия в операциях в Испании. Во всех указанных случаях легионы формировались за счет слияния двух ранее существовавших соединений. Одно соединение, вошедшее в Десятый «Близнец», служило под командованием Антония и похвалялось тем, что происходит от существовавшего в прежние времена Десятого легиона, служившего Юлию Цезарю. В течение некоторого времени оно сохраняло прозвание Equestris (Всаднический), восходящее к 58 г. до н. э., когда солдаты в течение недолгого времени служили в кавалерии и шутили, что командующий собирается вписать их во всадническое сословие. Слияние двух соединений, по-видимому, укрепляло гордость служащих и того, и другого. Очевидно, оно представлялось более предпочтительным по сравнению с роспуском прежде существовавших легионов.[419]
И офицерам, и солдатам разрешалось придерживаться традиций, однако воинам вновь реорганизованной армии не следовало потворствовать. Нельзя было награждать их столь щедро, как награждали легионеров в годы гражданской войны. Воинам увеличили срок пребывания в войсках, и вскоре обязали их прослужить традиционный максимальный (шестнадцатилетний) срок, прежде чем они смогут быть признаны годными к получению участка земли по выходе в отставку. В какой-то момент к этому сроку прибавили еще четыре года, в течение которых солдаты получали статус ветеранов и освобождались от некоторых обязанностей, но должны были оставаться в местах дислокации войск и подчиняться дисциплине. Обещания подарков и вознаграждений утратили характер регулярной меры с целью обеспечить лояльность легионеров – теперь они давались от случая к случаю, причем исключительно Августом или членами его большой семьи. Перемены в отношениях сказались и на манере обращения к военнослужащим. Во время гражданских войн юный Цезарь, подражая отцу, обращался к офицерам и солдатам, используя слово commilitones (товарищи). После 30 г. до н. э. эта доверительная форма исчезла, и он стал обращаться к ним попросту milites, или воины. Эту же форму, по его настоянию, должны были использовать все наместники и командующие, включая членов его семьи. В Испании Август продолжал насаждать столь же жесткую дисциплину, что и в Иллирии. Источники сообщают о символических унижениях центурионов: их заставляли стоять по стойке «смирно» близ его палатки, иногда с кусками дерна наподобие тех, из которых строились укрепления, или без поясов, так что длинная военная туника свисала до лодыжек наподобие женского платья.[420]
Старших офицеров следовало, что называется, держать на коротком поводке. В юности Цезарь зачастую шел на крупный риск, и, хотя в конечном итоге ему удалось одержать победу, несколько раз он оказывался в серьезной опасности (наиболее примечателен случай в войне с Секстом Помпеем). Теперь, достигнув зрелости (когда началась кампания в Кантабрии, ему исполнилось 38 лет), император Цезарь Август сделался осторожнее. Согласно Светонию (Augustus 25. 4), «образцовому полководцу, по его мнению, меньше всего пристало быть торопливым и опрометчивым. Поэтому он часто повторял изречения: “Спеши не торопясь”, “Осторожный полководец лучше безрассудного” и “Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей”».
Поэтому же он никогда не начинал сражение или войну, если не был уверен, что при победе выиграет больше, чем потеряет при поражении. Тех, кто домогается малых выгод ценой больших опасностей, он сравнивал с рыболовом, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок, – никакая добыча не возместит потери.
Инстинкты римского аристократа побуждали его к смелым, подчас безрассудным действиям. Оказавшись во главе армии, такой полководец сознавал, что занимает свой пост лишь временно, всей душой желал поддержать свою репутацию и репутацию своего рода и самоуверенно полагал, что победа – дело самое обыкновенное: ведь римляне побеждают уже несколько сотен лет! Август не хотел, чтобы его легаты или те проконсулы-сенаторы, которые еще оставались на командных постах, развязывали ненужные войны, чреватые серьезными поражениями, просто ради славы и добычи, подобно Помпею, или Юлию Цезарю, или многим другим полководцам прошлого. Поражения подрывали его репутацию, даже если сам он не присутствовал на театре военных действий – такова была цена, которую ему приходилось платить за свои обширные полномочия в провинциях и за auctoritas: ведь он прослыл человеком, покончившим с гражданскими войнами и установившим в государстве мир. Император Цезарь Август не мог позволить себе перемен к худшему, кто бы ни стал их виновником – он сам или кто-то из его окружения.[421]
Слишком много впечатляющих, получивших широкую известность побед также таили в себе опасность, если их одерживал не сам Август или не кто-то вышедший из его ближайшего окружения наподобие Агриппы или Статилия Тавра (они столь прочно были связаны с ним, что отблеск их достижений ложился и на него). Как мы видели, сомнительно, что Август открыто воспрепятствовал Крассу, когда тот попытался отпраздновать spolia optima (славные трофеи), и аристократ получил свой триумф, как и многие другие. Но отныне лишь немногим давалась возможность вести кампании такого масштаба, если они не принадлежали к ближайшему окружению Цезаря. Риск имелся даже в этом случае: так, вероятно, в 26 г. до н. э. человек, которого Август отправил управлять Египтом, навлек на себя его немилость. Всадник Корнелий Галл воевал с большим успехом: он подавил восстание в Верхнем Египте, а затем одержал несколько побед, совершая рейды по царству, расположенному южнее (тамошнее население предпринимало набеги на римскую провинцию). Однако он чересчур пышно праздновал свои победы: до нас дошли прославлявшие их надписи. Согласно Диону Кассию, имелись и другие надписи в честь этих событий: дошло до того, что он начертал их на пирамидах. Историк также утверждает, что он охотно болтал об Августе, не утруждая себя лестью – что было еще опаснее, поскольку Дион хорошо знал его.[422] О склонности Галла к необдуманным поступкам свидетельствовало его прошлое: к примеру, он принял в свой круг учителя риторики, который некогда был преподавателем дочери Аттика и соблазнил девочку. Подобное поведение носило тем более недопустимый характер, что виновник был вольноотпущенником, и, так как впоследствии дочь Аттика вышла замуж за Агриппу, Августа особенно разгневал дружеский прием, оказанный этому человеку Галлом.[423]
