– Сейчас найду спицы и быстро что-нибудь соображу.
– Научи меня!
Мы поужинали сардельками под холмиком картошки-пюре, у подножья которого плескался, переливаясь через край, ров с тушеной фасолью, и сели бок о бок в скрипучие плетеные кресла в оранжерее, которую папа назвал «пристройкой». Ветер яростно бился в стену из оргстекла.
– Джастин, ты моешь посуду! – крикнула она папе, пока я вынимала из корзины для вязания клубки ниток, выбирая цвета любимого жевательного мармелада: желтый, оранжевый и зеленый.
Мама набрала петли и передала мне длинные неудобные спицы. Она терпеливо повторяла «продеть, накинуть, протянуть, снять», пока за первым рядом не последовал второй, а потом и третий. Мы сосали леденцы, поддевая спицами нитку. Колени были укрыты вязаными пледами, за окном бушевало ненастье, яблоня в саду перегибалась почти пополам. Яблоки, точно камни, со стуком падали в соседский сад. Утром наша соседка будет зашвыривать их обратно нам на газон и кричать, что давно пора спилить эту чертову яблоню. Как-то она попала Бену в лицо, и через забор в обе стороны полетели оскорбления, точно мячи на теннисном турнире; после того случая мама и папа больше с ней не разговаривали. Однако в тот вечер, несмотря на эту вражду, я чувствовала себя абсолютно счастливой. Воображение рисовало вязанные моими руками платья, шарфы, такие длинные, что можно трижды обмотать шею. Бен лежал в кроватке, прижимая к груди совенка Олли, а из радио на кухне, где папа мыл чашки, доносилась «Sweet Talking Woman» группы «Electric Light Orchestra». Приглушенный плеск воды. Ритмичное постукивание маминых спиц, которые едва можно было различить – так быстро двигались ее пальцы. Она вязала уже третий лоскуток.
– Ох, – я проглотила разочарование вместе с леденцом. – Мам, посмотри на мой квадратик!
Назвать это квадратом было и слишком оптимистично, и математически некорректно. Он уплотнялся и скашивался в узкую полоску. Я все сильнее натягивала шерстяную нить, боясь потерять петлю. Боясь, что все распустится.
– Не волнуйся. Поверь, что сумеешь, – посоветовала мама, и я попробовала опять, но не волноваться и верить не выходило.
Именно так я чувствую себя сейчас, прижимая к груди секреты, точно клубок ниток. Ужасно боюсь, что все распустится и раскроется. И хотя я отчаянно жажду надеяться на лучшее, я знаю, что верить себе у меня нет оснований. Я этой веры не заслуживаю.
– Карма! – заявила наша противная соседка, когда все это случилось.
Тогда я не поняла ее слов. Теперь понимаю. Темной ночью творятся темные дела. Расплата. Как ни старайся, от содеянного не скроешься. Я опутана собственной ложью и где-то когда-то спустила петлю. Что посеешь, то и пожнешь, верно? Понравилось свидание, сука? Я боюсь, что это рука провидения, и винить мне, кроме себя, некого. Страшась будущего, я странным образом одновременно жажду кары, ибо как бы ни ненавидел меня этот неизвестный, больше всех ненавижу себя я сама.
По-прежнему холодно. Тянусь рукой через спинку дивана и прижимаю ладонь к батарее. Горячо. Откуда-то определенно тянет сквозняком, холодная струя змеей обвивает лодыжки и леденит пальцы ног. Я отрываю усталое тело от дивана. Ноет каждая мышца. Надо, наверно, залезть в горячую ванну. Бросить туда бомбочку, которые любит Крисси, – они шипят в воде и окрашивают ее в желтый цвет, наполняя дом бодрящим цитрусовым ароматом. Мои мысли внезапно прерывает хлопок. Бренуэлл ставит уши торчком.
– Что это? – спрашиваю я, как будто он может ответить.
Выхожу в коридор и ежусь от холодного ветра. Входная дверь распахнута, словно кто-то только что вышел.
Или вошел.
– Крисси! – робко зову я, хотя на лестнице не висит ее сумка, а на коврике не валяются туфли. Не слышно привычного «Солнце, я дома!».
Наклоняюсь, чтобы удержать Бренуэлла, но не успеваю. Он мчится на улицу, и я несусь следом, отчаянно зовя его и мысленно прокручивая недавнее возвращение домой. Не могла я оставить входную дверь открытой, тем более незапертой. Вспоминаю, как спешила к дому с поводком Бренуэлла в одной руке и телефоном – в другой. Хотелось скорее просмотреть сообщения в телефоне. Хм, вынуждена признать, что в спешке могла, пожалуй, не запереть. Даже не закрыть как следует. Вот ветер и распахнул.
Бренуэлл убежал недалеко. В нескольких метрах от дома его гладит мужчина. Лапы цок-цокают по черным кроссовкам, хвост виляет.
– Спасибо, – бормочу я, хватая пса за ошейник и увлекая к дому.
Закрываю ногой входную дверь, отпускаю Бренуэлла и поворачиваю ключ в замке.
Почти уже дохожу до гостиной и вдруг…
Звуки из кухни.
Глава 13
Едва дыша, застываю в коридоре. Звук повторяется. Мужской голос и визг гитары – словно ногтем по классной доске. Завывающий вокал. Джоан Джетт, «Я люблю рок-н-ролл». С губ у меня срывается сдавленный смех. Радио, всего-навсего радио. Однако облегчение мимолетно. Кто его включил?
Кто здесь?!
Бренуэлл бросается вперед и проскальзывает в приоткрытую дверь кухни.
– Бренуэлл!.. – громко шепчу я, отчаянно желая убежать из этого дома.
Радостного цоканья когтей по кафелю не слышно. Ухо различает на фоне музыки слабое постукивание. Память мгновенно переносит меня в прошлую ночь. Нескончаемые глухие удары в окно, ничего не выражающее лицо. Мои колени подкашиваются.
– Бренуэлл! – снова пробую я, но выходит хрип, во рту сухо, как в пустыне.
Медленно, осторожно, дюйм за дюймом двигаюсь к кухонной двери. Постукивают методично. Может, это шаги, может, кто-то ходит в тесном пространстве? Еще немного, и я завизжу от страха. Болезненно сглатываю. На долю секунды чувствую горячие руки, сдавливающие мне шею, огонь в легких. Потом все исчезает. Собираюсь с духом и толкаю пальцами дверь. Обегаю взглядом кухню. Бренуэлл поглощает завтрак, тычась носом в металлическую миску, которая то и дело ударяется о нижнюю планку мойки. На подоконнике орет цифровое радио. Несмотря на красивый рисунок от Орлы Кили, выглядит оно зловеще.
– Заткнись! – кричу я и выдергиваю его из розетки.
Бренуэлл, внимательно смотрит, склонив голову набок. По белому подбородку течет мясной соус.
Я его не кормила.
Сошла с ума, сошла с ума, сошла с ума, гогочет язвительный голос у меня в голове. Нет, здесь кто-то был. Даже если радио включилось само, должны играть не песни восьмидесятых; я хорошо помню, что вчера вечером настроила «Классик FM». Возможно, тот, кто его включил, до сих пор здесь. Хватаю в охапку Бренуэлла и бросаюсь прочь.
Кровь стучит в висках. Я бегу к выходу, боясь, что кто-нибудь выскочит на меня из гостиной или шкафа с верхней одеждой. Бренуэлл весит целую тонну. Около двери перехватываю его поудобнее и свободной рукой нащупываю ключ. Он выскальзывает и падает. Черт. Приседаю и шарю по полу. Бренуэлл напрягся, навострил уши. Что он услышал? Кого? Смотрю в темноту коридора, дрожащая рука тычет ключом в замочную скважину. Мне показалось или кто-то в самом деле приоткрыл дверь гостиной? В глазах туман, от адреналина кружится голова. Бренуэлл поскуливает, и я не знаю, реагирует ли он на свой страх или на мой. Наконец распахиваю дверь и бросаюсь на свет дня, точно провела во тьме долгие годы. Бренуэлл тычется мне носом в шею, а я, не отрывая пальца, трезвоню в дверь Джулс, словно от того, откроет она или нет, зависит моя жизнь. В данный момент кажется, что так оно и есть.
