– Это Крисси? – спрашиваю я.
Внутренний голос шепчет, что я не ошиблась.
Только почему мы ссоримся? Странно. Никогда раньше не ругались.
– Да.
– А мужчина? Ты его знаешь?
Не отрываясь, смотрю на себя «до всего этого». Разрывается сердце от того, что нельзя ту меня предостеречь.
Джулс неловко молчит. Тишина коробится под тяжестью одного-единственного слова.
– Нет.
Отрывая взгляд от зернистого изображения, поворачиваюсь к Джулс. Здесь страшно холодно, но ее кожа лоснится от пота.
– Честно, – произносит она дрогнувшим голосом, не поднимая глаз.
Лжет.
Глава 25
– Карл! – опять кричу я на лестнице.
В жилах закипает разочарование. Я нашла нужную запись, но все равно не могу идентифицировать Юэна. Я бы и себя не узнала, если бы не платье с бархоткой.
– Может, это вообще не он, – говорит Джулс. – Ты могла разговориться с кем угодно.
Он, я уверена. На нем пиджак, а не футболка и джинсы, как у других мужчин. Смутное воспоминание впивается в меня острыми клыками.
– Закончили? – Карл заполняет небольшую комнату своим громадным телом.
– Можете распечатать его фото? – указываю я на монитор.
– Ты что, в кино попала? В «Место преступления»? У нас тут без нанотехнологий, дорогуша.
Если нет вещественного доказательства, день потерян. Достаю и разблокирую телефон.
– Никаких фото! – Карл загораживает монитор. – Я оказал тебе услугу, ты увидела, что хотела. А теперь валите отсюда!
Бросив последний долгий взгляд на экран, я плетусь наверх, где нас выпроваживают в лютый холод.
– Ты точно его не узнала? – спрашиваю я Джулс.
– Сто процентов.
Она копается в сумочке, хотя даже если бы подняла глаза, я не смогла бы истолковать их выражение.
– На автобус?
Без машины я как без рук.
– У меня кое-какие дела, – отвечает Джулс. – Доберешься сама?
Мысль о том, чтобы остаться одной, наводит ужас, но Джулс и так пожертвовала ради меня почти всеми выходными. Несправедливо просить ее еще и провожать меня до дома.
– Да, не волнуйся.
Нервы в животе стягиваются тугим узлом. Смотрю вслед. К уху Джулс плотно прижат телефон.
Мобильное приложение сообщает, что следующий автобус придет только через полтора часа. Что делать, сегодня воскресенье. Околачиваться на остановке холодно. Обычно в таком случае я шла в «Старбакс» на рыночной площади, но персонал может меня узнать и подумать, что я их игнорирую. Неужели так будет до конца жизни? Грустно. Доктор Сондерс предупреждал, что у большинства страдающих приобретенной прозопагнозией развивается социофобия и депрессия. И что важно не избегать общения, поскольку это приводит к еще большей неуверенности. Однако быть среди людей, когда чувствуешь себя отрезанной от всего мира, очень сложно.
В парке аттракционов мы долго простояли в комнате смеха. Меня расстраивало, что папа в зеркале становился то маленьким, то высоким, то толстым, то тонким. Его черты искажались до неузнаваемости. Сам он покатывался со смеху, а меня его отражение печалило. Я неуверенно посматривала на отца – убедиться, что он все тот же, все еще мой папа. Так я чувствую себя и сейчас. Я заблудилась в зеркальном лабиринте, но сколько ни посматривай украдкой, уверенности не прибавляется.
Купить кофе – мелочь, сущий пустяк. Мне, однако, надо собираться с духом, прежде чем толкнуть дверь в небольшую кафешку. Колокольчик извещает о моем приходе, и я вступаю в совершенно обычный мир, где для меня нет ничего обычного. Народу полно. В креслах с круглой спинкой развалились утомленные посетители с сумками. Под столиками нет места от разноцветных целлофановых пакетов с надписью «Распродажа».
На меня смотрят. Вдыхаю всей грудью аромат капучино, свежих булочек и стараюсь успокоиться. Говорю себе, что у меня паранойя, но взгляд непроизвольно скользит влево, где раздается громкий досадливый возглас. Кровь стучит в ушах, сливаясь с шипением аппаратов для взбивания пенки. На меня пристально смотрит чье-то лицо. Вздрагиваю. Это он? Шею холодит студеный ветер. Оглядываюсь и понимаю: мужчина недоволен тем, что я не закрыла дверь. Испуганно отпускаю ее, она хлопает, и на долю секунды гул смолкает и все оборачиваются в мою сторону. Дверь за спиной снова открывается, через небольшой порог маневрирует с коляской молодая рыжеволосая мама. Шагаю вперед, чтобы она могла войти. Звуки оглушают, стены надвигаются. Меня охватывает сильнейшее чувство загнанности в ловушку, но я гляжу через плечо в окно, на толпы покупателей – там, снаружи, еще страшнее, чем тут. «Если ведешь себя как жертва, люди и относятся к тебе как к жертве», – сказала Айрис много лет назад. Тогда я сочла тетю жестокой и бессердечной, сегодня же ее слова находят отклик в моем сердце, чего не могло быть в двенадцатилетнем возрасте. Расправляя плечи и изображая уверенность в себе, я встаю в очередь. Пальцы ног в ботинках нервно скрючиваются. Я жду. Глаза непрерывно обегают толпу. Помимо девушки в алом пальто и мужчины в армейской полевой форме, все остальные похожи как две капли воды: черные зимние куртки, черные ботинки или кроссовки, синие джинсы – армия, воюющая с ненастьем. Суровая зима берет верх.
Мне на плечо ложится рука.
– Ваша очередь, – произносит девушка, покачивая коляску, в которой недовольно сучат ножки в зимнем комбинезоне.
– Простите…
Сбивчиво заказываю карамельный латте и, поразмыслив, добавляю шоколадный десерт. Как все. Я могу вести себя как все. Называю свое имя, расплачиваюсь, иду с десертом к столику, за которым уже разместилась семья из четырех человек – мама с папой и два мальчугана примерно одного роста. Когда я сажусь, женщина улыбается и приподнимает брови, как будто ждет, что я заговорю. Опять смотрю на детей. Насколько могу судить, это близнецы, и она, возможно, ждет комментария по поводу их схожести. Горестно беру с пирожного розовую зефирку и закидываю в рот. Она сухая как вата и встает в горле комом.
От кассы кричат: «Элисон». Вздыхаю с облегчением, иду за латте и по дороге к столику отпиваю глоток. Кофе обжигает горло. Я пытаюсь успокоиться, но мне тяжело смотреть на мужчин в кроссовках. Один уткнулся в телефон, другой читает газету.
Чтобы не пялиться на окружающих, тоже достаю из сумки телефон. Пришло сообщение от Бена. «Надо поговорить». Звоню, но включается автоответчик. Еще одно – от Мэтта, мой большой палец повисает над его именем. Интересно, что он пишет. Получил ли от совместного завтрака такое же удовольствие, как и я?
Я тут разбираю вещи. Тебе нужны зеленые бокалы?
Словно ледяной душ.
Все кончено.
Мы купили эти бокалы во время медового месяца в Марракеше. Наполнили их в номере искрящимся шампанским и пили за будущее, которое представлялось таким же ярким, как слепящее африканское солнце. Мэтт распахнул и зацепил крючком двери балкона. Мы лежали нагими, сплетя ноги и глядя, как небо из василькового становится лавандовым. Потом задремали, окутанные сумерками и грезами, и опоздали к ужину. Он хочет выбросить эти бокалы. Они ничего для него не значат. Как и я. А мне казалось, в последнее время что-то изменилось: вечерняя переписка в мессенджере, шоколадные апельсины. Черно-белое мышление нашептывало, что он хочет моего возвращения, но жалость – она серая, холодная и одинокая. Гадаю, стало ли мое теперешнее состояние последней каплей. Слишком тяжело быть в отношениях с человеком, который не узнает тебя в толпе, не может следить за сюжетом фильма, игнорирует друзей и родных, если встречает их вне привычного контекста? Но так не должно быть, если любишь. Если.
