Он тоже умер. Съеден раком. В статье есть фото из тюремной больницы: ввалившиеся щеки, острые ключицы, сложенные на груди руки. Маленькая, ссохшаяся татуировка льва.
Остался только папа. Он один вышел на свободу, и хотя я знаю, делать этого не надо, все-таки открываю комментарии в конце статьи. От выплеснувшейся на меня злобы захватывает дыхание. Вариации на тему «Не тратьте деньги налогоплательщиков на обезболивающие для этого урода» и «Почему не подожгли Джастина Кроуфорда? Почему ему позволяют разгуливать на свободе?» В душе поднимает голову первобытный защитный инстинкт. Мысленно я снова оказываюсь в парке аттракционов, упрашивая папу выиграть для меня медвежонка в тире. Вижу, как он неловко держит ружье, как ему показывают, куда вложить твердые тусклые пульки, велят закрыть один глаз. Как он неумело щурился в прицел, высовывал от напряжения язык. И все равно он промазал, попал в утку. И еще выиграл мне замызганного кролика, у которого из швов торчала набивка. А затем посадил меня на шею, потому что я устала.
Бренуэлл лижет мне руку, словно напоминая, что надо сосредоточиться, и я начинаю новый поиск: Шэрон Марлоу плюс дети.
Выскакивает заголовок «Очередная трагедия в семье Марлоу». Читаю. Старший ребенок Шэрон, Льюис, утонул во время отдыха в Греции. Из всей семьи осталась только Кристин.
Неудивительно, что она меня ненавидит.
Неудивительно, что мстит.
Но Юэн – не Льюис.
– Я все знаю, – говорю я, протискиваясь мимо Джулс в гостиную. – Почему ты мне не сказала?
– О чем? Не понимаю, – отвечает она, не поднимая глаз.
– О той ночи в баре. На записи с камеры был никакой не Юэн, так?
Ее взгляд перебегает на потолок, как будто там, на ужасных завитках текстурной штукатурки, оставленной в наследство предыдущим жильцом, можно найти ответ на вопрос.
– Я знаю, что Крисси трахала моего мужа. – Звучит грубо и гадко, но во мне все ярче разгорается ярость. – Ты узнала мужчину на видеозаписи, не отпирайся. И вот я снова тебя спрашиваю, Джулс: кто это был? Кто так испугался, что сжег бар, лишь бы полиция не добралась до камер?
Джулс тяжело опускается на диван.
– Ты в самом деле ничего не помнишь?
Скрещиваю на груди руки. Жду.
– Я не хотела тебя расстраивать.
Джулс сжимает ладонями голову, с силой надавливая пальцами.
– Говори!
– Прости меня, Эли. – В ее глухом голосе звучит раскаяние. – Это был Мэтт.
Одно из тех мгновений, когда ты думаешь, что готов. Ждешь, даже хочешь, почти мечтаешь, чтобы все скорее кончилось, – как у стоматолога, когда выдирают пульсирующий зуб. Но стоит только Джулс произнести имя Мэтта, и у меня сводит живот и рот наполняется слюной. Я бросаюсь вон из комнаты и мчусь по лестнице в ванную. Заворачиваю за угол, для равновесия хватаясь левой рукой за перила, и у дверей спальни налетаю на что-то большое и твердое.
– Эли! – произносит Джеймс, удерживая меня за плечи. – Где пожар?
Морщусь, отмахиваюсь и протискиваюсь к ванной.
– Что случилось? – тревожно спрашивает он.
Останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом.
– Я все знаю, Джеймс. Я знаю, с кем была на свидании той ночью.
Он не спрашивает с кем или как я узнала. Не спрашивает ничего, что можно бы ожидать. Вместо этого он говорит:
– Да, со мной. О господи… Я надеялся, ты никогда не узнаешь.
Шире расставляет ноги, преграждая путь. Я не понимаю выражения его лица, но вижу сквозь открытую дверь плакат из «Звездных войн». Юэн Макгрегор со световым мечом. На дверце гардероба висит новый зеленый пиджак, который он надел лишь однажды, той ночью. В углу стоит длинный черный футляр. Надо полагать, удочки.
Смех. Танец. Плач. Крик. Я не хочу.
Открыв рот, я смотрю на Джеймса, он – на меня. Оба ждем, что дальше.
Глава 43
В ту ночь я была на свидании с Джеймсом. Голова кругом. В памяти мелькают неясные картинки. Я не могу ухватить их, однако знаю: даже если бы поймала осколочные воспоминания и разложила перед собой, все равно в пазле останутся пробелы.
– Я тебе не верю! – Отступаю, оценивая шансы убежать, и понимаю, что он, наверное, говорит правду.
– Эли, прошу тебя! – Он протягивает руку.
Я делаю еще шаг назад и упираюсь пяткой в плинтус. Ручка на двери ванной впивается мне в спину. Медленно, дюйм за дюймом, тяну руку назад, нащупывая холодный металл.
– Эли, я ничего тебе не сделаю! – Джеймс подвигается ближе. – Не надо запираться!
– Ты уже сделал.
Наклоняется.
– Не подходи!
Разворачиваюсь, распахиваю дверь, но, прежде чем успеваю отступить в безопасность, он хватает меня за плечи, и я вспоминаю ту ночь: руки у меня на плечах, кто-то с силой меня трясет. Я кричу и кричу, по-настоящему, громко, оглушающе. Зрение то фокусируется, то размывается. Снова нахлынул ужас, который я чувствовала тогда. Пальцы Джеймса ослабляют хватку, на их место приходят другие, ласковые руки. Цветочный аромат духов. Джулс обнимает меня, гладит по голове.
– Ш-ш-ш, все хорошо.
Нет, не хорошо. Совсем не хорошо.
– Это был он, Джеймс. Той ночью. Не Юэн. Джеймс, – лепечу я.
– Я знаю, – тихо отвечает Джулс.
Отпихиваю ее руки. Предательница. Пот, собравшийся у меня под мышками и на пояснице, внезапно холодеет.
Мы стоим молча, три человека, которые когда-то были друзьями. Хочу зацепиться за что-нибудь привычное, поверить, что не схожу с ума. Джеймс и Джулс теперь не только выглядят незнакомцами, но и по ощущению – совершенно чужие. Не верится, что в мире есть хоть что-то незыблемое. Останавливаюсь взглядом на луне за окном, высокой и круглой. Небо цвета индиго усеяно звездами. Светит оранжевый фонарь.
– Пожалуйста, выслушай нас!
Не глядя, говорю «ладно». Не потому, что хочу слушать, а потому что без этого они меня не отпустят.
Я примостилась на краешке ближайшего к двери кресла. Загораживаюсь подушкой и дрожу как осиновый лист. Колени трясутся. От страха, шока, от ужасной мысли, что в самом деле нельзя никому доверять.
Джеймс сидит в противоположном конце комнаты, сжав колени и обхватив живот руками, как будто хочет уменьшиться в размере и исчезнуть.
– Говорите. У вас пять минут. А потом я вызываю полицию.
Хочу, чтобы голос звучал твердо и решительно, но он срывается.
Первой начинает Джулс.
– Джеймс уже сто лет в тебя влюблен. Когда ты рассталась с Мэттом и переехала сюда, он подумал… понадеялся, что в конце концов ты посмотришь на него не просто как на друга, но ничего не изменилось.
