– Я запорол дела…
На фоне бушующих волн и всеобщей суматохи тихий голос Мэтта трудно расслышать, хотя я на него не гляжу – не могу оторвать глаз от места, где сорвался в море Бен.
– Вложил деньги в предприятие Крэйга, поставил все на кон. А бизнес и так шел неважно, долги копились месяцами.
– Почему ты мне не сказал?
– Потому что я идиот. Я думал, моя обязанность как мужа тебя защищать. Ты никогда не стремилась к вещам. Все, чего ты хотела, – семья, любовь, крыша над головой. Я давно не платил ипотеку. Половина, которую давала ты, сразу шла на погашение овердрафта. Я прятал от тебя письма из банка. Пытался набрать больше контрактов, регистрировался в агентствах по найму, искал работу на полный день, но все затягивают пояса и сокращают бюджеты на маркетинг. Устроился по вечерам расставлять товар в супермаркете, но по сравнению с моими долгами это капля в море.
– То есть ты собрался уехать? Сбежать?
– Я… – откашливается – …приводил дела в порядок. Наверно, так можно назвать.
– И что это значит?
– Я больше не мог терпеть. Хотел обеспечить тебя финансово.
– Не мог терпеть? – На этот раз я на него смотрю.
Он отводит глаза.
– Я все спланировал. Оформлю страховку, подожду несколько месяцев, а потом… Ну ты понимаешь. Хотел, чтобы все выглядело как несчастный случай. Упаковал вещи, чтобы тебе не пришлось разбираться с моим барахлом. Даже поменял замки, чтобы нашла меня не ты. Знал, что мистер Хендерсон зайдет, если меня несколько дней не будет видно. Мне казалось, так правильнее. Это ради тебя, Эли. Я тебя люблю. Когда ты уехала, я не мог даже спать в нашей постели. Перешел на надувной матрас в пустой комнате.
По идее, надо посочувствовать, пожалеть. А я ощущаю лишь обжигающую ярость. Вырываю руку.
– Эгоистичный ублюдок! Ты понятия не имеешь, что такое любовь!
А что такое любовь? Простить отца, который совершил ужасную, идиотскую ошибку, пытаясь обеспечить семью? Защитить брата от жестокой правды, хотя у него есть полное право ожидать честности? Поднести стакан воды к губам умирающей матери, когда она глотает таблетки, которые ты положила ей на язык? Что такое любовь? Да черт его знает!
Встаю и, повинуясь внутреннему голосу, иду к полицейским. Чувствую спиной горячий взгляд Мэтта, его сожаление, скорбь, вину. Я не могу за них отвечать, мне хватает и своего добра.
– Эли! – Констебль Уиллис делает шаг мне навстречу. Мы медленно, настороженно приближаемся друг к другу. – Они нашли тело. Мне очень, очень жаль!
Слезы наконец прорываются наружу.
Эпилог
С похорон Крисси прошло полгода. Это ее тело обнаружили в тот вечер на скалах. Четыре месяца спустя мы провели поминальную службу по Бену. Мне казалось, сердце у меня разорвется, когда я встала, проваливаясь черными каблуками в мокрую траву, а лист бумаги в руке дрожал так сильно, что слова прыгали друг на друга. Заранее подготовленная речь показалась неправильной, прозвучала бы пусто и бессмысленно на безлюдном церковном кладбище. Я смяла бумажку и вместо этого прочитала стихотворение Эдварда Лира, что так любил Бен. Очень уместное – я так и не смогла сопоставить мучившего меня Бена с братом, с которым мы всегда были очень близки, и в конце концов перестала даже пытаться, опасаясь сойти с ума. Целая жизнь в воспоминаниях растопила льдинки предательства, которые плавали по жилам: Бен, свернувшийся калачиком у меня на коленях, потирающий сонные глаза и умоляющий прочитать «еще страничку»; Бен за рулем, напевающий «Don’t Look Back in Anger»
[8]. Никогда еще эти слова не были такими пронзительными и трогательными, потому что, несмотря ни на что, я его не виню. В последнюю секунду он бросил нож, и я знаю, он бы ничего мне не сделал. Если бы я как следует все объяснила, он, быть может, понял бы. Ранимость Бена всегда только подогревала мое горячее желание его защищать. Неудивительно, что его чувствительный разум не переварил годы лжи. Вероятно, он решил, что от него все скрывали. Глядя на голую полоску кожи, где когда-то было обручальное кольцо, я понимаю, как это больно.
Мы так и не нашли тело, впрочем, говорят, это дело обычное. Приливы буйны и непредсказуемы, как человеческий мозг. Морская полиция заверяет, что где-нибудь, когда-нибудь его вынесет на берег. Невыносимо думать, что Бен один, в темном ледяном море, но я вспоминаю Филина и Киску, представляю, как он уютно устроился в их деревянном челне с подводой меда и денег колодой. Глупо, но почему-то утешает. Я попрощалась с ним. Сдерживая рыдания, осторожно опустила на место гроба старенького совенка Олли с истрепанной зеленой ленточкой. Бросив горсть земли в могилу, подняла глаза к незабудковому небу и представила, что Бен воссоединяется с мамой. Думая о ней, я всегда вспоминаю ее такой, какой она была до страшной болезни – улыбающейся и умиротворенной.
Иногда, соскальзывая в теплые воды сна, которые вскоре незамедлительно темнели, принося кошмары, я представляла себе, что им двоим, ушедшим, легче, чем мне, оставшейся. Однако время, как водится, не стоит на месте.
Поначалу казалось невозможным, что снег, припорошивший крыши, когда-нибудь растает, и нарциссы высунут головки из своего дремотного сумрака. Но Земля не сошла с орбиты, даже если мой мир разбит вдребезги. Жизнь продолжается.
Мы с Мэттом регулярно разговариваем. Между нами появилось понимание, которого раньше не было. Сострадание. Мы не вместе, но танцуем в симбиозе. Время от времени, после того как он зайдет в гости, я с улыбкой обнаруживаю где-нибудь шоколадный апельсин. Мэтт ходит к психотерапевту по поводу депрессии, а я все еще не смирилась с тем, что способность распознавать лица никогда ко мне не вернется. Два израненных сознания не равняются одному здоровому. Ни Мэтт, ни я не подали на развод, и, несмотря ни на что, я не хочу этого делать. Возможно, наступит день, когда мы будем не просто друзьями. Пока же мне хорошо одной. Я рада воскресным обедам с мистером Хендерсоном и чашечке кофе с констеблем Уиллис. Теперь я зову ее Стеф. Она помогла просто фантастически. Правду не скроешь. Обстоятельства маминой смерти выплыли наружу. Когда я созналась, с плеч словно сняли тяжкое бремя, и я ощутила, что, если меня посадят в тюрьму, я все-таки буду там более свободна, чем все предыдущие годы. Ожидание тянулось бесконечно, и после долгих взвешиваний и дискуссий, в которых я не участвовала, полицейские решили: по причине моего на тот момент юного возраста и давности дела обвинения предъявляться не будут. Меня объявили «жертвой обстоятельств». Когда Стеф сообщила новость, я покачала головой. По-прежнему терпеть не могу слово «жертва», даже после всего того, через что прошла. Особенно после всего того, через что прошла.
В доме престарелых я больше не работаю. Не различая пациентов, я могу по ошибке дать не то лекарство, и уволить меня – единственно верное решение. Правда, легче от этого не стало. Я регулярно туда наведываюсь, даю старикам повозиться с Бренуэллом. Кстати, Айрис тоже там. Она в основном молчит, о чем-то думает. Сидит у окна, глядя, как здешние обитатели гуляют по извилистой тропинке. Наверно, ждет сестру. Или Бена. Она воссоединится с ними раньше меня, и в каком-то смысле я ей завидую.
