– Короче, его отец родился в Исландии и был резчиком по дереву.
– Наследственное, значит.
– Да, пожалуй. А Исландия тогда принадлежала датчанам. И его отец перебрался в Данию, в Копенгаген. И тогда стал Торвальдсеном.
– А до этого как же? Жил без фамилии, что ли?
– Вот именно – без фамилии.
– Не понял. Это как?
– А вот так. У исландцев, как правило, фамилий нет.
– А что вместо них?
– Вместо них – отчества.
– Забойно! – удивился Макс. – Это типа «Петрович», «Михалыч», что ли? «Сан Саныч»?
– Представь себе, да, – рассмеялась Аня – настроение опять поднялось. – В Исландии народу мало, они и так обходятся. Ну, скажем, если мужик, то «сон», то есть сын. Например, «Германссон» – значит сын Германа.
– «Германыч», – веселился Макс. Все-таки умеет он создать… как это сказать? Комфортность в общении.
– Именно, – ответила Аня. – А если женщина, то «доттир».
– Ну, это ясно – дочь.
– Да. И его отец тоже был Торвальдссон.
– То есть Торвальдом звали деда этого самого скульптора, так?
– Ну да, выходит, так. В общем, его отец сделал это фамилией, и так, чтобы это звучало по-датски: Торвальдсен. А сам Бертель Торвальдсен родился уже в Копенгагене. Учился там, но после учебы уехал в Рим. И прожил там сорок лет!
– Оба-на! Так он уже скорее итальянец. И что им всем так дался этот Рим? И вообще Италия? Медом там, что ли, намазано?
– О, любимое выражение Максика! – произнесла Аня не без едкости. – Медом нигде не намазано. Просто Италия, особенно Рим, – это античная классика, основа европейской культуры. Плюс Возрождение. Увидеть все это своими глазами и прочувствовать считалось обязательным для художника или скульптора. Поэтому все, у кого была такая возможность, путешествовали по Италии. А многие и жили там подолгу, в том числе и русские.
– Это-то понятно. Климат там получше, чем в Вологодской губернии.
Аня вздохнула: «Ну что с ним сделаешь? Непременно все превратит в хохму с эдаким легким налетом цинизма. А может, он так защищается от агрессии? Я ведь на него малость наехала».
– Ну и климат тоже, – сказала она примирительно. – Что тут такого? Но не это главное. Торвальдсен, между прочим, считал день своего приезда в Рим своим настоящим днем рождения.
– Вот даже как. И что он ваял?
– Статуи, Макс. Статуи. Что еще может делать скульптор?
– Да? Очень интересно! – Макс сделал большие глаза.
– Он ваял, – заметила Аня, – а ты валяешь. Дурака.
– Вот такой я шут гороховый, паяц. То есть, виноват, паяццо. Паяццо живет в палаццо, – продолжал выдрючиваться Макс.
– Насчет паяца – это точно. Не без этого.
– И он, наверное, высекал богов и героев, да?
– Представь себе, да. И пользовался в свое время всеобщим признанием.
– Заказы так и сыпались со всех сторон…
– Сыпались. Но… Ты же знаешь, есть художники или писатели, которых высоко ценили при жизни, но охаяли после смерти. Так случилось с Торвальдсеном. Его упрекали в холодности и бездушности.
– Холодности?! Кого? Они что, мухоморов переели, что ли? Да они вот этот памятник видели?!
– Не знаю. Но что с них взять? Это же искусствоведы.
– Им закон не писан?
– Им не писан. Они сами считают себя законодателями вкуса.
Макс раздраженно хмыкнул.
– А бывает наоборот, – вздохнула Аня, – при жизни ни во что не ставили, зато после смерти подняли на пьедестал.
– Кому нужно такое признание? – перебил Макс.
В свое время Аня сама задала точно такой же, как ей казалось, чисто риторический вопрос Сержу. Серж, однако, не счел его риторическим. Он посмотрел на Аню со своей бесподобной иронией и ответил неожиданно:
– Вы даже не подозреваете, Анечка, насколько ваш вопрос, как это по-русски? А! В точку. Вы думали, что задаете риторический вопрос, а на самом деле вы задали вопрос по существу и абсолютно точно его сформулировали. Именно, кому это нужно?
– Что вы имеете в виду? – спросила она.
– То и имею: именно, что это кому-то нужно! Мне попалось как-то стихотворение вашего русского поэта Маяковского, в котором были такие слова: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». Очень сюда подходит! Так кому нужно зажигать «звезды», которые уже отгорели? Зажигать, а затем раздувать этот огонь до несусветных размеров? Как говорят на современном сленге, распиаривать?
– Так кому же?
– Не понимаете? Да тому, кто при жизни какого-нибудь бедолаги художника, прозябавшего в нищете, скупил его картины по дешевке или вообще заполучил ни за что. Ну, может, в обмен на обед или на кров в какой-нибудь вшивой мансарде. И этот бедняга художник был ему еще и признателен. Считал его своим благодетелем. А тот говорил ему что-нибудь вроде: «Твои картины, конечно, никто, кроме меня, не купит. Они не пойдут. Их продать – дело безнадежное. Но мне они кажутся ничего себе так, я повешу одну или две… в прихожей… Нет, в столовой. Пожалуй, я возьму… м-м-м… вот эту. И еще… да, вон ту, красненькую. По-моему, она получилась неплохо. Что-то в ней такое есть». И нищий художник был готов ему руки целовать. «А эти возьму впридачу, ладно?» А когда бедняга умрет, тогда… Ну, Аня, право же! Вы же занимаетесь экономикой!
– Тогда он, пользуясь своими деловыми связями, устраивает покойнику промоушен, понимаю. Пиарит его. Цены на картины умершего художника взлетают до небес, а у него…
– Совершенно верно! Только нужно оговориться, что пиарит он творчество покойного не своими, так сказать, устами и пером.
– А нанимает других.
– Ну зачем так грубо! То есть, конечно, кого-то и просто нанимает, да. Но он использует и более тонкие методы: действует через известных специалистов, авторитетов, так называемых «искусствоведов». По-моему, называть себя этим словом – это слишком большая претензия. «В искусствоведческих кругах». Ох уж мне эти круги! Знаете, Аня, я в данный момент жалею, что слишком хорошо воспитан, для того чтобы точно охарактеризовать этих господ.
Выражение глаз Сержа, когда он говорил про «искусствоведов», надо было видеть! В нем смешались презрение, издевка, непередаваемый сарказм и откровенная неприязнь.
– А заодно, – продолжил он, – и через всяких знаменитостей. Их он, конечно, не нанимает – это слишком прямолинейно и может оскорбить этих амбициозных персон. С ними вообще работать тяжело – с их непомерно завышенным самомнением. Поэтому с ними нужно дейстовать аккуратно, тонко. В общем, морока, конечно. Но что тут сделаешь? Бизнес! Их нередко приходится покупать не впрямую и порой даже не непосредственно за деньги, а за некие услуги, содействие или рекламу. И в любом случае с ними надо все время цацкаться: не забывать потакать их болезненно раздутому самолюбию, восхищаться ими, демонстрировать знаки преклонения и тому подобное. И все это, помимо прочего, стоит денег. Но это окупается.
