– Они не Рут откапывают? – спросила Мирна у Клары.
Откопать Рут было все равно что выпустить на свободу химеру. Такое с легким сердцем не делаешь. К тому же и загнать ее назад нелегко.
– Боюсь, что да. Они ее еще и кормят. Они налили бульон в бутылку из-под виски, надеясь, что она не заметит разницы.
– Рут, может, и не заметит, а вот Роза сразу почувствует.
Утка у Рут была разборчивая.
– Ты куда собралась? – спросила Клара, следуя за ней к двери.
– К Арману. Читать завещание.
– А мне можно?
– А ты хочешь?
– Конечно, я же предпочитаю гулять в метель, чем сидеть у огня с книгой и виски.
– Я так и думала, – сказала Мирна, распахивая дверь.
Сгибаясь от встречного ветра, она потопала по глубокому снегу.
Мирна не знала Берту, но ее неприязнь к этой женщине все увеличивалась. В геометрической прогрессии.
Арман стоял в кабинете, прижав к уху телефонную трубку.
Сквозь разрывы в метели он видел фигуру Мирны, пробирающейся к его дому по деревенской площади.
Рейн-Мари сказала ему, что телефон не работает, но он решил проверить, не восстановили ли линию.
Не восстановили.
Арман посмотрел на часы. Они показывали половину второго; если бы Гамаш этого не знал, то решил бы, что уже полночь.
Три с половиной часа прошло с того момента, когда ему позвонили в машину перед домом Берты Баумгартнер. Три с половиной часа после того сердитого обмена словами.
Когда он думал об этом, к нему возвращался запах влажной шерсти, шепот снежинок, падающих на крышу его машины.
Он сказал, что перезвонит им. Заставил их пообещать ничего не делать, пока он с ними не свяжется. А тут это.
Рейн-Мари приветствовала Мирну, а Арман, положив мертвую трубку, вернулся в кухню – к бульону, сэндвичам, пиву и чтению завещания.
– По радио говорят, что метель накрыла весь Южный Квебек, – сказала Мирна, проводя рукой по волосам. – Но закончится к ночи.
– На такой большой территории? – спросил Арман.
Рейн-Мари всмотрелась в его лицо. Вместо озабоченности он, казалось, чувствовал облегчение.
Свет в окнах квартиры Анни и Жана Ги в монреальском квартале Плато замигал.
Они оторвались от своих занятий и уставились на лампы в потолке.
Свет мигал. Мигал.
Но устоял.
Анни и Жан Ги переглянулись и вскинули брови, потом вернулись к разговору. Жан Ги рассказывал ей о своей встрече сегодня утром с расследователями.
– Они тебя просили что-нибудь подписать? – спросила Анни.
– Откуда ты об этом знаешь?
– Значит, просили?
Он кивнул.
– И ты подписал?
– Нет.
– Хорошо.
Перед его мысленным взором возникли листы бумаги на столе перед ним, их выжидающие лица.
– Ты была права. У них своя повестка. Я боюсь, твоему отцу грозит не только временное отстранение или даже увольнение.
– А что?
– Толком не знаю. Они не предъявляли никаких обвинений, но все время возвращались к наркотикам. К тем, которые он пропустил.
– Они сразу об этом знали, – сказала Анни. – Он им сразу сказал. Предупредил копов по всей стране и в Штатах. Американское управление по борьбе с наркотиками перехватило наркоту, которая пересекла границу. Верно?
– Да, с помощью твоего отца.
– И твоего.
– Oui. Но немалая часть ушла. Килограммы. Здесь. В Монреале. Где-то. Мы несколько месяцев искали. Использовали всех наших информаторов. И ничего. Когда эта дрянь попадет на улицы…
Он не закончил предложение, не зная, что сказать.
– Это просто ужасная дрянь, Анни.
– Я знаю.
Жан Ги отрицательно покачал головой:
– Ты только думаешь, что знаешь, но ты не знаешь. Представь себе худшее. Хуже не бывает.
Она представила.
– И вот это будет лучшим из того, что может случиться, – сказал он.
Анни улыбнулась, думая, что он шутит. Наверняка преувеличивает. Но потом улыбка сошла с ее лица.
Так плохо.
– Я думаю, они догадываются, какая говнобуря поднимется, когда эта дрянь попадет на улицы. Им нужен козел отпущения.
– Им?
– Им. – Он поднял руки. – Я не знаю. Я плохо разбираюсь в этой политической мерзости. Этим занимался твой отец.
– Но дело политическое?
– Я так думаю. Никого особо не беспокоит судьба тех несчастных сукиных сынов, которые будут покупать дрянь на улицах. Они прикрывают собственные задницы.
– А отец знает?
– Я думаю, догадывается. Но он все еще пытается отыскать эту чуму. Он не смотрит в том направлении. Я, честно говоря, думал, когда входил туда сегодня утром, что они мне скажут: расследование закрыто и твой отец восстановлен в правах.
– И что теперь? – спросила Анни.
– Не знаю, – сказал он, тяжело откидываясь назад. – Устал я от всего этого, Анни. Наелся.
– Я знаю. Это мерзость. Спасибо, что поддерживаешь отца.
Жан Ги кивнул, но ничего не сказал.
Он снова услышал увещевающий голос Мари: «Все это уйдет, старший инспектор. Когда вы подпишете. Тогда вы сможете продолжать жить своей жизнью».
Глава седьмая
Бенедикт, Мирна и Арман сидели, уставившись на страницу перед ними.
Потом они подняли головы и переглянулись.
Потом, словно по команде, посмотрели на Люсьена.
– Это какая-то шутка, верно? – спросила Мирна, а Арман рядом с ней снял очки для чтения и посмотрел на нотариуса.
– Не понимаю, – сказал Бенедикт.
– Все предельно ясно, – сказал Люсьен.
– Но это же чепуха, – сказала Мирна. – Лишенная всякого смысла.
Арман перевел взгляд на документ. Они наконец добрались до восьмого раздела завещания, при этом нотариус читал каждый предшествующий раздел, каждый пункт, каждое слово своим гнусавым голосом. Из-за усталости и утренних стрессов, после еды, в тепле, исходящем от печки, и под заунывный голос Люсьена им приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы не уснуть.
Гамаш несколько раз замечал, как веки Бенедикта смыкались и голова падала, а потом молодой человек с трудом прорывался назад к действительности. Широко раскрыв глаза, он держался, пока его тяжелые веки не смыкались снова.
