Но теперь сна у него не осталось ни в одном глазу. У всех них.
– Здесь сказано, – Мирна посмотрела на страницу, ткнула пальцем в нужную строку, – «Я завещаю трем моим детям по пять миллионов долларов каждому».
Она снова жестким взглядом посмотрела на Люсьена.
– Пять. Миллионов. Долларов, – повторила она. – По вашему мнению, есть в этом какой-то смысл?
– Каждому, – заметил Бенедикт. – Всего… пятнадцать миллионов.
– Пять, пятнадцать, сто миллионов, – сказала Мирна. – Какая разница. Чепуха.
– Может быть, она имела в виду деньги «Канадской покрышки»
[12], – сказал Бенедикт, пытаясь быть полезным.
Нет, не имела.
– И что мы должны делать с этим? – спросила Мирна.
Она показала на завещание, потом воззвала к Арману, который смотрел на нотариуса, подняв брови.
– У нее есть такие деньги? – спросил он.
– У Берты Баумгартнер? – добавила Мирна. – Мы все в одном доме были сегодня утром? Эта женщина с явно богатым воображением вряд ли была миллионершей.
– Может быть, она была… как это говорят… – сказал Бенедикт.
– Скрягой? – спросил Арман.
– Сумасшедшей, – сказал Бенедикт.
– Мы еще не закончили, – сказал Люсьен.
Он загундосил дальше, но теперь они слушали внимательно, следили за каждым словом, а дары следовали один за другим.
Продаже подлежал ее дом в Швейцарии, а также здание в Вене. Вырученные деньги подлежат разделению между детьми и внуками. При этом миллион долларов получал местный приют для животных.
– Это мило, – сказал Бенедикт.
«Секция 8», – подумал Арман, просматривая цифры на странице. В армии США так называлось подразделение для умственно непригодных. Может быть, Бенедикт нашел точное слово.
– Титул, конечно, переходит, – читал нотариус, – моему старшему сыну Энтони.
– У-у? – протянула Мирна.
Слова к этому времени уже не давались ей, и она перешла к звукам.
– Титул? – спросил Бенедикт. – Это что такое?
– Может, имеется в виду право собственности на дом? – сказал Арман.
Лампы в кухне замигали.
Все присутствующие умолкли, уставившись на светильник, стоящий на сосновом столе, мысленно давая ему команду гореть.
Но подача мысленных команд, как они это обнаруживали на примере мадам Баумгартнер, и их исполнение – нередко две разные вещи.
Свет снова замигал, потом зажегся в полную силу.
Они переглянулись и облегченно вздохнули.
И в этот момент электричество во всем доме вырубилось.
На сей раз без всяких подмигиваний. Прекратились и все звуки. Перестал верещать холодильник, затихла печка, смолкли часы. Они сидели в тишине за кухонным столом.
Дневной свет продолжал проникать внутрь через окна кухни, но он был слаб. Словно растерял силу на долгом пути сюда.
Но вскоре умер и он.
Арман чиркнул спичкой и зажег керосиновые лампы по обе стороны стола, а Мирна зажгла свечи на кухонном островке. Все это на всякий случай стояло наготове.
– У тебя порядок? – спросил Арман, подойдя к двери между кухней и гостиной.
Там он увидел огонь в камине и уже зажженный фонарь.
– Нет проблем, – ответила Рейн-Мари. – И никаких сюрпризов.
– Мы почти закончили. Через несколько минут приду к тебе.
Он взял два небольших полешка из аккуратной стопки, сунул их в печку, которая теперь стала их основным источником тепла. Пока никакой чрезвычайщины не наблюдалось. Но если электричества не будет долго, если пройдут дни, а температура упадет еще ниже, а огонь погаснет…
– Очень мило, – сказал Бенедикт, оглядывая световые лужи.
– Ну, давайте на этом закончим, – сказал Арман, а когда Люсьен стал возражать, Мирна поднялась со стула и просто вышла. Захватив свое пиво, она присоединилась к Рейн-Мари в гостиной.
Бенедикт последовал за ней.
Арман махнул рукой, приглашая Люсьена присоединиться к ним. Поколебавшись недолго, Люсьен неохотно встал.
Усевшись, Мирна спросила:
– Как мы будем исполнять завещание, которое не имеет смысла? Мы не можем раздать родственникам деньги, которых нет.
– Мадам Баумгартнер переоценила свою собственность? – спросила Рейн-Мари.
– Миллионов так на двадцать, – сказала Мирна.
Рейн-Мари поморщилась:
– Это называется перелет.
– Мы все исходим из того, что у нее нет денег, – сказал Люсьен. – Может быть, они у нее все же были.
– Вы так думаете? – спросил Арман.
– Конрад Кантцен.
– Прошу прощения?
– Конрад Кантцен, – повторил нотариус. – О нем мне рассказывал отец. Месье Кантцен был третьестепенным актером на Бродвее в двадцатые годы. Он побирался, питался из мусорных бачков, а когда умер, у него обнаружилось четверть миллиона долларов. Это и сегодня деньги немалые, а по тем временам целое состояние.
Они молча осмысляли это.
– Никогда нельзя знать, – сказал Люсьен.
Глава восьмая
– Арман, ты спишь?
– Мм…
Гамаш перевернулся на бок, чтобы видеть Рейн-Мари. Воздух в спальне стоял прохладный, но под пуховым одеялом было тепло. Он потянулся в поисках ее руки.
Они перенесли свой матрас в кухню и устроились у печки, чтобы ночью можно было встать и подбросить дровишек.
– Сегодня днем, узнав, что метель накрыла бо́льшую часть Квебека, ты, казалось, порадовался.
– Испытал облегчение.
– Почему?
«Объяснить это будет потруднее», – подумал он.
Анри и Грейси лежали, свернувшись на полу, рядом с ними; вдруг они зашевелились, но Арман и Рейн-Мари погладили их, и они успокоились, уснули.
– Вчера днем мне нужно было быть в Академии Sûreté на одной встрече, – прошептал Арман. – Я просил их ничего не предпринимать, пока не приеду я. Но тут налетела буря, и телефоны отключились. Вот я и забеспокоился, что они начнут без меня. Но поскольку метель накрыла такую большую территорию, я понял, что ничего не случится. Их тоже занесло снегом.
И он мог расслабиться. Зная, что в следующие несколько часов, пока воет метель, мир не будет двигаться. Замрет на месте.
В бурном, часто лихорадочном темпе жизни, в том, что тебе представлялась возможность ничего не делать, было что-то глубоко мирное. Ни Интернета, ни телефона, ни телевизора. Ни света.
