Старший инспектор Лакост смотрела на уверенного человека перед ней, который верил, что спасти можно любого. Что он может их спасти.
Эта его черта была одновременно и необходимым свойством, и ахиллесовой пятой. И мало кто знал лучше, чем Изабель, что это значит. Некоторые случаи наделали немало шума. Другие проходили незаметно. Но из ахиллесовой пяты никогда ничего хорошего не выходило.
Изабель заметила, что правая рука Гамаша не дрожит. Но сжата в кулак.
Глава двенадцатая
– Садитесь.
Коммандер Академии Sûreté не стоял, когда кадет Шоке вошла в его кабинет, как не стоял и старший суперинтендант Гамаш.
Амелия подождала у дверей, как всегда дерзкая, потом прошла по комнате и уселась на указанный ей стул, плотно сложила руки на груди. Уставилась прямо перед собой.
Выглядела она точно такой, какой ее помнил Гамаш.
Черные как смоль и торчащие в разные стороны волосы. Хотя, возможно, не столь воинственные по стрижке. Он подозревал, что она, скорее, не смягчается, а просто взрослеет. А может, Арман просто привыкал к ее виду.
Кадет Шоке училась сейчас на последнем курсе. До выпуска оставались считаные месяцы.
Она при своем невысоком росте была сильной. Не по сложению, а по силе духа. И излучала агрессию.
«Пошли вы все в жопу».
Эти слова, хотя и не произнесенные, создавали вокруг нее некую щетинистую ауру.
Были времена – Гамаш тогда только-только с ней познакомился, – когда она произносила эти слова. Прямо ему в лицо. Как и всем другим. А теперь она просто думала их. Но внутренние силы этой маленькой женщины были настолько велики, что казалось, она их выкрикивает.
«И все же, – подумал Гамаш, – какой-то прогресс есть».
Она один раз коротко кивнула ему.
«Пошел в жопу».
Он не ответил. Только смотрел на нее.
Пирсинг оставался на своем месте. В брови, носу и щеке. Вдоль ушных хрящей.
И?.. Да, вот оно.
Щелк-щелк-щелк – это она постукивала кончиком языка со штырьком пирсинга по зубам.
В покере это сочли бы подсказкой.
Щелк-щелк-щелк. Подсознательная азбука Морзе Амелии.
Когда-нибудь он, может, скажет ей о ее симптоме. Но не сегодня. Сегодня он служил на пользу дела. И это было в его пользу.
Щелк-щелк-щелк.
SOS.
«Чистые простыни, – подумал Гамаш. – Запах дымка. Голова Анри на моих тапочках». Он перебирал свой собственный код. Что-то вроде четок.
Слоеные круассаны.
– Вы знаете, почему вы здесь? – спросил кадета коммандер.
Перед тем как покинуть академию (Гамаша переводили старшим суперинтендантом в Sûreté), Арман долго разговаривал со своим преемником о кадетах. Он тогда высказал пожелание позволить кадетам быть личностями. А Амелия Шоке явно была личностью. И даже больше.
– Нет, я не знаю, почему вы хотели меня увидеть. – Пауза. – Сэр.
Коммандер взял конверт со своего стола, вытащил из него пакетик:
– Узнаете?
– Нет.
Ответ прозвучал почти мгновенно – ей некогда было удивиться. Она точно знала, почему ее вызвали. И точно знала, каково содержимое пластикового пакетика.
Гамаш достаточно хорошо знал Амелию: она подготовилась к этой встрече. Пожалуй, слишком хорошо подготовилась. Не демонстрировала природное свое любопытство (даже удивление) невинной овечки.
Вместо этого Амелия давала отрепетированные ответы, говорящие о ее вине.
Арман посмотрел на коммандера – подметил ли он те же симптомы, и увидел: да, подметил.
Гамаш почувствовал, как быстрее забилось его сердце. Увидел, что приближается точка невозврата. Он принял решение: знал теперь, что должен делать, хотя в сердце его оставались сомнения. Но было понятно: он должен довести задуманное до конца.
Дыхание Амелии Шоке изменилось. Стало более коротким, более частым.
Женщина тоже видела точку невозврата. Вот она. На горизонте. Приближается. Быстро.
Щелчки прекратились. Она была настороже. Животное, которое, пожив с более мелкими существами, вдруг обнаружило мир гигантов. Выяснило вдруг, что оно мельче, чем думало. Более уязвимо, чем полагало. Больше подвергается опасностям, чем оно считало возможным. Существо, ищущее выхода, а находящее только обрыв.
– Это лежало в вашей комнате, под вашим матрасом, – сказал коммандер.
– Вы обыскивали мою комнату?
Она говорила с негодованием, и Гамаш чуть ли не восхищался ее реакцией.
Почти.
– Это не какая-то безобидная вещь, правильно, кадет Шоке? – Коммандер опустил пакетик на стол. – Это наркотик. Количество, достаточное для продажи.
– Это не мое. Я понятия не имею, откуда оно взялось. Да и как мне могла в голову прийти такая глупость – приносить эту чуму в академию. Я бы нашла место получше. Может, в чьей-нибудь комнате.
– Вы хотите сказать, что кто-то подложил вам наркотик? – спросил Гамаш.
Она пожала плечами.
– Намеренно? – настаивал он. – Кто-то пытался подставить вас? Или просто тоже не хотел держать у себя в комнате?
– Это уж вы сами решайте. Я знаю одно: это не мое.
– С пакетика сняли отпечатки пальцев…
– Умно.
Коммандер уставился на нее. Гамаш знал, что у Амелии есть способность забираться в кишки других, хотя зачем ей туда хотелось – один бог знает.
– …и скоро у нас будут результаты. Где вы это взяли?
– Это. Не. Мое.
Пощелкивание возобновилось. Теперь оно звучало как «так-так-так» и имело целью вызвать раздражение.
Гамаш видел, что коммандер борется с желанием броситься через стол и вцепиться в ее горло.
И кадет Шоке не делала ничего, чтобы спасти себя. Напротив. Она дразнила их. Самоуверенная, нахальная, почти наверняка лицемерная, она просто настаивала на своей виновности. И хуже.
Невиновный кадет в случае обнаружения у него опаснейшего наркотика заявлял бы о своей невиновности и пытался сотрудничать, чтобы найти виноватого.
Виновный кадет почти наверняка по крайней мере делал бы вид, что занимается тем же.
Ничего этого она не делала.
Из уязвимого существа, загнанного и испуганного, она превратилась в агрессора, отбрехивающегося нелепой и очевидной ложью.
Амелия Шоке была старшим кадетом. Она выросла в естественного лидера, а не в громилу, как опасался Гамаш.
Она соображала быстро, была настороже. Стала человеком, которому другие пытались инстинктивно подражать.
