– Но вы знали, что история какая-то мутная. Так почему приехали?
– По той же причине. Из любопытства. А что такого уж плохого могло случиться?
Мирна понимала, что ее сентенция звучит довольно глупо.
– Если услышим органную музыку
[6], то бросимся наутек, верно, Арман?
Он рассмеялся. Ему, конечно, было известно, что может случиться. Сколько раз опускался на колени подле распростертых на земле жертв в таких случаях. Его соседка, запрокинув назад голову, принялась разглядывать крышу, просевшую под слоем снега, образовавшегося за несколько месяцев. Увидела потрескавшиеся стекла, окна, зияющие пустотой. Она моргала, чувствуя снежинки – большие, мягкие и неотступные: они падали на ее лицо, попадали в глаза.
– Но ведь это не опасно, правда?
– Не уверен.
– Не уверены? – Ее глаза распахнулись чуть шире. – Значит, все же опасность есть?
– Я думаю, единственная опасность исходит от самого здания, – он кивнул в сторону прогнувшейся крыши, наклонившихся стен, – а не от того, кто в нем находится.
Они подошли к дому, он поставил ногу на первую ступеньку крыльца, и та сломалась. Гамаш посмотрел на Мирну, вскинув брови, и она улыбнулась.
– Я думаю, это в большей степени объем съеденных круассанов, чем объем сгнившего дерева, – сказала она, и он рассмеялся.
– Согласен.
Арман помедлил секунду, глядя на ступеньки, потом на дом.
– Вы не уверены, опасно там или нет, верно? – спросила она. – Опасен ли сам дом или тот, кто внутри.
– Да, – признал он. – Я не уверен. Вы не хотите подождать здесь?
«Да», – подумала она.
– Нет, – сказала Мирна и пошла следом за ним.
– Мэтр Мерсье, – представился человек, выходя к ним навстречу и протягивая руку.
– Bonjour, – сказал Гамаш, вошедший первым. – Арман Гамаш.
Он оценил обстановку, начав с человека.
Невысокий, стройный, белый. Лет сорока пяти.
Живой.
Дом был отключен от электричества, а потому и от отопления: воздух в доме был холодный и застоявшийся. Как в большой морозильной камере.
Нотариус не снял куртки, и Арман видел: она заляпана грязью. Хотя и куртка Гамаша выглядела не лучше. Выйти из машины или влезть в нее зимой в Квебеке было практически невозможно, не заляпав одежду грязью и солью.
Но куртка мэтра Мерсье казалась не просто грязной, а сплошь покрытой пятнами. И поношенной.
Он и сам имел вид несколько небрежный. Человек, как и его одежда, казался потрепанным. Но в нем чувствовалось и достоинство на грани высокомерия.
– Мирна Ландерс, – сказала Мирна, делая шаг вперед и протягивая руку.
Мэтр Мерсье взял ее, но быстро отпустил. Скорее прикосновение, чем рукопожатие.
Гамаш отметил, что поведение его соседки слегка изменилось. Страх ушел, она глядела на хозяина чуть ли не с жалостью.
Есть в мире существа, вызывающие такую реакцию. У них нет ни брони, ни ядовитых зубов, ни способности летать или даже бегать, но есть что-то такое, что делает их не менее могущественными.
Они выглядели такими беспомощными, такими нелепыми, что не могли представлять собой угрозу. Некоторые даже брали их под свое крыло. Защищали. Воспитывали. Признавали.
И почти всегда жалели потом о своих поступках.
Пока еще было слишком рано говорить, что мэтр Мерсье представляет собой что-то подобное, но первое впечатление он производил именно такое, даже на столь опытного и прозорливого человека, как Мирна Ландерс.
Гамаш почувствовал это даже на себе. Его защитные механизмы в присутствии этого печального маленького человека расслабились.
Хотя и не отключились полностью.
Арман снял шапочку, разгладил свои седеющие волосы, огляделся.
Наружная дверь открывалась прямо в кухню; такое нередко встречалось в фермерских домах. Казалось, тут ничего не менялось с шестидесятых. А может, и с пятидесятых. Шкафы были изготовлены из фанеры, выкрашенной в веселенький синий цвет, в цвет васильков, столы из расцарапанного желтого ламината и полы, покрытые затертым линолеумом.
Все, что имело какую-то ценность, было унесено. Весь инвентарь отсутствовал, стены остались голыми, если не считать давно остановившихся мятно-зеленых часов над раковиной.
Он на мгновение представил себе кухню такой, какой она, вероятно, была прежде. Сверкающая, не новая, но чистая, ухоженная. Двигаются люди, они готовятся ко Дню благодарения или к рождественскому обеду. Дети, гоняющиеся друг за другом, как дикие жеребцы, а родители пытаются их приручить. А потом сдаются.
Гамаш отметил прорези на дверном косяке. Отметки роста. А потом время остановилось.
«Да, – подумал он, – эта комната, этот дом когда-то были наполнены счастьем. Весельем».
Он снова посмотрел на мэтра. Нотариус, который существовал, хотя и умер. Может быть, этот дом был его домом? Был ли он когда-то счастливым, веселым? Если так, то никаких признаков этого Гамаш не видел. Все с него было содрано.
Мэтр Мерсье сделал пригласительный жест в сторону кухонного стола. Они сели.
– Прежде чем мы начнем, я бы хотел, чтобы вы подписали это.
Мерсье пододвинул по столу лист бумаги Гамашу.
Арман откинулся на спинку стула, подальше от документа.
– Прежде чем мы начнем, – сказал он, – я бы хотел знать, кто вы и почему мы здесь.
– И я тоже, – произнесла Мирна.
– В должное время, – ответил Мерсье.
Странно было услышать такие слова – и потому, что такой оборот вышел из употребления, и потому, что он полностью отвергал их требование. Причем весьма обоснованное и исходящее от людей, которые вовсе не были обязаны приезжать сюда.
Мерсье выглядел и говорил как диккенсовский персонаж. Причем отнюдь не героический. «Интересно, – подумал Гамаш, – чувствует ли Мирна то же самое».
Нотариус положил авторучку на лист бумаги и кивнул Гамашу, который и не собирался прикасаться к ней.
– Послушайте… – сказала Мирна, положив большую руку на руку Мерсье: она почувствовала, как дернулась его рука под ее ладонью. – Дорогой… – Ее голос звучал спокойно, тепло, ясно. – Либо вы отвечаете на вопрос, либо я ухожу. А я предполагаю, вы этого не хотите.
Гамаш оттолкнул лист назад к нотариусу.
Мирна похлопала Мерсье по руке, и тот уставился на нее.
