Он сидел, обхватив себя руками и глядя в окно.
– Но у вас были спички, – сказал Арман.
Бенедикт кивнул.
– Я про них забыл. Потом уже я сложил маленький костерок. Дерево было такое старое и сырое – загорелось оно легко. Время от времени дом еще проседал, но я типа привык к этому, а когда у меня появился костер, мне стало лучше. Я разговаривал сам с собой. Говорил себе, как здорово у меня все получается. Как все прекрасно. Как я умен. Какой я везучий. Убеждал себя, что кто-то меня найдет. – Он посмотрел на Билли. На Мирну. На Армана. – И вы меня нашли.
– И вы ни разу не слышали других звуков? – спросил Жан Ги. – Человеческих звуков?
– Не слышал. Пока не появились вы.
Они кивали, думали. Воображали. Вспоминали.
И по крайней мере в одном случае размышляли.
– Почему вы там оказались? – спросил Арман у Бенедикта.
– Чтобы взять мою машину.
– Да. Но вы обещали не ездить без зимних покрышек. Дали мне слово. Так почему вы туда поехали?
Бенедикт опустил глаза, чтобы не встречаться взглядом с Арманом.
– Извините. – Он тяжело вздохнул. – Теперь это кажется таким глупым, но после двух порций пива казалось, что у меня родилась хорошая идея. Нелепо, я знаю, но есть две вещи, которые меня по-настоящему волнуют. Моя подружка и моя машина. Я тоскую по моей девушке. И я волновался из-за машины. Когда Билли предложил меня подвезти, я воспользовался его предложением. – Молодой человек поднял глаза на Армана. – Я собирался позвонить вам утром. Сказать, где я. Мне жаль. Правда.
Бенедикт вел себя бесшабашно – это было ясно любому копу и отцу. Арману не составляло труда поверить, что у этого молодого человека, вероятно, трудности с логическим мышлением. Свидетельством тому его стрижка, свитер, визитка. И безбашенность. Его попытка ездить в жестокую квебекскую зиму на летних покрышках.
Однако ему трудно было поверить, что Бенедикт нарушает обещания. В особенности обещание, которое – он это видел – давалось со всей серьезностью.
И все же Гамаш поверил.
А еще ему было ясно: это означало, что он ошибался в оценке молодого человека. В данном случае. Но и в других тоже.
Солнце опускалось к горизонту, и Анни тихо встала, чтобы включить свет.
– Кто-нибудь еще хочет выпить? – спросила она.
– Да, пожалуйста, – сказала Мирна, поднимаясь.
– Я помогу, – сказала Клара.
– Мы можем поговорить? – спросил Жан Ги у Армана. – В твоем кабинете?
Они вошли в кабинет, и Жан Ги закрыл дверь.
– Я сказал не все, шеф. Есть кое-что, о чем другие пока не должны знать. Судмедэксперт считает, что Энтони Баумгартнер погиб не от обрушения дома.
– А от чего?
– У него проломлен череп. На ране обнаружена пыль от бетона и штукатурки, но внутрь ничего не попало.
– Внутреннее кровотечение?
– Нет.
– Легкие?
– Чистые.
Гамаш коротко кивнул, показал Жану Ги на стул, сел сам.
– Он был мертв еще до обрушения дома, – сказал Гамаш, сразу же осознав подоплеку. – Не мог причиной смерти быть инфаркт или инсульт?
– Доктор Харрис рассматривала оба варианта, она считает, что ни инфаркта, ни инсульта не было. Она готова назвать рану на голове причиной смерти – рану, полученную до обрушения дома.
– Ты ей звонил?
– Oui. Я классифицировал это как убийство и назначил инспектора Дюфресна вести дело. Я буду руководить следствием.
– Хорошо, – сказал Гамаш.
– Что ты можешь рассказать о вашей встрече с Баумгартнерами вчера?
Гамаш задумался. Он уже рассказывал Жану Ги о встрече и завещании, но без подробностей. Встреча была отдельным событием. Он не видел в ней триггера убийства.
Но теперь Арман поменял точку зрения.
Он рассказал зятю о собрании, о доме, о других присутствовавших. Об их реакции на завещание.
– Значит, он сомневался в правомочности вашего назначения душеприказчиком? – спросил Бовуар.
– Да, он считал, что они могут все вопросы решить втроем – он, сестра и брат. На такие соображения навела их мать.
– Вероятно, что-то случилось, что-то изменилось, если она лишила их такой возможности.
– Но при этом она все оставила им, – сказал Гамаш. – Если бы имела место какая-то ссора, то она, вероятно, не только отняла бы у них свободу действий, но и вообще лишила бы наследства.
Бовуар слушал, кивал. Думал.
– Тебе больше ничего не кажется странным, шеф?
Не показалось ли ему что-то странным? Тогда нет, но теперь? Задним числом?
Он прекрасно знал, как легко, как искусительно для людей преувеличивать те или иные подробности.
Взгляды. Интонации. Вспышки. Во время встречи они были гостями, не подозревая того, что они к тому же свидетели.
Теперь он старался быть точным. Не было ли сказано или сделано что-то такое, что всего несколько часов спустя привело к смерти Энтони Баумгартнера?
Этот вопрос Гамаш всегда задавал себе, опускаясь на колени рядом с трупом.
Почему этот человек мертв?
Задал он себе этот вопрос и сейчас. Почему умер Энтони Баумгартнер? Что произошло?
– На простое совпадение это не похоже, – признал он. – Я имею в виду тот факт, что один из них умер спустя несколько часов после зачитывания завещания. Но я, сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить во время встречи ничего такого, что могло бы стать искрой. Но когда мы уехали, Гуго и нотариус остались с Энтони. Что-то могло произойти после моего ухода.
– А что ты думаешь о завещании, шеф?
– Я думаю, с нашей точки зрения, это кажется неожиданным и даже необъяснимым, но я должен сказать, ее дети, включая и Энтони, вовсе не удивились. Они бы удивились сильнее, если бы она не оставила им всех денег и собственности.
– Хорошо, – сказал Бовуар, вставая. – Дело открывается. Мы узнаем о Баумгартнерах все, что можно узнать.
– Включая и баронессу, – сказал Гамаш. – Я не мог прогнать мысль, что если бы она оставалась живой, то живым был бы и ее сын.
Он поднялся и пошел к двери, но вернулся к столу, когда зазвонил телефон.
– Oui, allô.
Гамаш показал Бовуару на стул, но сам остался стоять.
Жан Ги увидел, как изменилось лицо Армана.
– Нет, вы правильно сделали. Она все еще там? – Он слушал, медленно опускаясь на стул. – Повторите мне, что случилось… Понимаю. И вы уверены, что она сказала именно эти слова?
Последовала пауза; Бовуар наблюдал, как утончились и побелели губы Гамаша.
