– Продолжайте и дальше… Нет-нет. Ничего не предпринимайте. Конечно, я знаю, что это незаконно, – отрезал он, но тут же взял себя в руки. Арман сделал глубокий вдох, а когда заговорил опять, голос его звучал ровно. – Давать оценки вы можете сколько угодно, но помните: вы только наблюдатели. Не вмешивайтесь.
Он повесил трубку, и Жан Ги спросил:
– Речь о кадете Шоке?
Гамаш уже успел рассказать ему, что случилось днем ранее в академии, и Жан Ги знал, что шеф установил за Шоке наблюдение.
– О бывшем кадете, – сказал Гамаш, но кивнул. – Oui.
– Она на улице?
– Oui.
Старший суперинтендант, казалось, говорит неохотно. Не потому, что скрывает какую-то информацию от Бовуара, просто и сам пока не уверен.
– Ее друг нашел ее в проулке – лежала, вырубившись, он отнес ее к себе.
– Merde, – сказал Бовуар, покачав головой. – Глупая, глупая девка. – Потом он внимательнее взглянул на Гамаша. – Но вряд ли тебя это должно удивлять, шеф.
Он вовремя остановился – не добавил: «Я же тебя предупреждал».
Бовуар предостерегал Гамаша об этом молодом кадете со времени ее приема в академию, а принимал ее лично Арман.
Из-за этой фигуры между ними постоянно возникали распри. Она была слабым местом шефа.
Гамаш верил, что люди способны изменяться. К худшему, да. Но и к лучшему.
Однако Жан Ги Бовуар знал другое. Люди, говорил ему его опыт, фундаментально не меняются. Они лишь учатся скрывать свои худшие мысли. Носить цивилизованные маски. Но за улыбками и вежливыми словами, невидимая во мраке, вызревала порча, а в подходящее время, когда условия располагали к тому, эти ужасные мысли превращались в кошмарные действия.
– И что вы собираетесь делать? – спросил Бовуар.
А когда Гамаш не ответил, Жан Ги внимательнее посмотрел на своего шефа и наставника. И понял ответ.
– Вы следите за ней. Но не для того, чтобы ее защитить, а чтобы узнать, выведет ли она вас на опиоиды.
– Oui.
«В конечном счете не такой уж он и мягкий», – подумал Бовуар и попытался скрыть потрясение, которое испытал.
– Монреальская полиция выделила двух агентов под прикрытием, чтобы они следили за ней и докладывали мне, – сказал Гамаш.
– Вы пожертвовали ею?
– Я бы пожертвовал собой, если бы мог, – сказал Гамаш. – Но я не тот, не единственный тот, кто может вывести нас на эту партию наркотиков.
Жан Ги пытался сохранить невозмутимое лицо, но все же подозревал, что его чувства проявляются.
Старший суперинтендант Гамаш и раньше требовал от своих подчиненных больших жертв. Он много раз подвергал себя опасности.
Но всегда это делалось со знанием и с согласия. Они знали, ради чего они рискуют собой.
На сей раз все было не так. Совсем не так. Человек перед Бовуаром использовал неуравновешенного молодого кадета без ее согласия. Подвергал ее опасности. Без ее согласия.
Бовуару это говорило о двух вещах.
Как отчаянно необходимо шефу предотвратить попадание этих наркотиков на улицу.
И как далеко он был готов пойти для этого. Но Жан Ги видел и кое-что еще.
Какой груз возложил на свои плечи этот достойный человек!
Бовуар спрашивал себя, смог ли бы он пойти на что-нибудь такое, столь же бесчеловечное.
– Давид? – сказал дилер. – Нет, я не Давид.
Амелия не отставала. Она даже не знала, француз этот Давид или англичанин. Кого она искала – Дэвида или Давида?
Различие казалось незначительным, но в подбрюшье этого мира малые различия имели значения. Как маленький клочок кожи, который прокалывает игла. Да, здесь была вселенная малых различий. И больших негодяев.
Она не сомневалась: этот Дэвид пометил ее, потому что она задавала вопросы о новой чуме. Это было предупреждение. О том, что он может подобраться к ней так близко.
Но Амелия не собиралась пугаться.
На самом деле это возымело противоположный эффект. Она знала, что совершила ошибку. Обнаружила себя. И теперь сосредоточилась на поиске.
Найти Дэвида. Найти наркотик. И тогда ее тревоги закончатся. И тогда она покажет Гамашу, на что способна.
Ее ноги в кроссовках промокли, на них появилась грязная корка. Почему она не взяла ботинки, когда уходила из академии? Схватила только свои книги.
Она не возвращалась в свои меблирашки со вчерашнего дня, но ей придется вернуться туда сегодня попозже. Марку требовалась его комната. Для дела.
И у нее тоже были свои дела.
– Я ищу Дэвида, – сказала она какой-то проститутке.
– Если ты ищешь не пусси, то я тебе ничем не могу помочь, мужичок.
Амелия ощетинилась, но тут же поняла, что в куртке, шапочке и джинсах она и в самом деле была немного похожа на мужичка.
Она шествовала по рю Сент-Катрин, улице, названной в честь святой патронессы больных. Заглядывала в темные проулки, видела там подонков общества, отбросы, больных, наркоманов, шлюх, почти мертвых и умирающих.
Молодежь. Большинство моложе ее. Что произошло за те два года, что она отсутствовала?
Но она знала ответ. Случились опиоиды. Случился фентанил. А будущее сулило кое-что похуже. Амелия заглянула в темный проулок, и ей показалось, что она увидела там ребенка. В ярко-красной шапочке. Но она не сомневалась: это галлюцинация. Эхо наркотиков, которые она принимала вчера.
Арман выключил свет в доме, но спать не лег, хотя ему и хотелось после кошмарного дня поскорее забраться под теплое одеяло и прижаться к Рейн-Мари. Кривизной своего тела.
Вместо этого он уселся в кресло в гостиной с подушкой и одеялами.
Дальше по коридору находились спальни, в которых спали Билли и Бенедикт. Он надеялся, что спали они мирно.
Но если кто-то проснется от кошмара, Арман должен быть поблизости.
Клара выключила свет на чердаке над книжным магазином. Она убедилась, что Мирна крепко спит, и уже собиралась уйти, но остановилась на верхней ступеньке лестницы и оглянулась.
Вспомнила, сколько раз Мирна оставалась с нею. После Питера. Чтобы быть рядом, если начнется кошмар.
Клара поставила чайник, заварила себе крепкого чая «Красная роза» и устроилась в большом кресле у огня.
Арман вздрогнул и сел прямо. Какой-то звук разбудил его, но он прислушался – в доме стояла тишина.
А потом опять. Плач.
Он сбросил с себя одеяло и быстро пошел по коридору.
– Бенедикт? – прошептал Гамаш, постучал в дверь спальни, прислушался.
И снова звук. Теперь что-то вроде завывания.
