И теперь он и в самом деле выглядел усталым. Он принялся двигать картофельную стружку по тарелке указательным пальцем, потом посмотрел на нее и вздохнул:
– Ты понимаешь?
Она кивнула.
– Я устал играть в догонялки, – сказал Жан Ги. – Ждать очередного монстра из-за угла. Не убийц. С ними я умею справляться. С другими. Политические игры, которые и не игры вовсе. – Он покачал головой, опустил глаза и заговорил спокойнее: – Я в них плохой игрок.
– А тебе и не нужно быть хорошим. Предоставь это ему. – Тут она улыбнулась. – И ты гораздо лучше, чем делаешь вид. Я это знаю. И он знает.
– Но он лучше.
– Месье Гамаш на двадцать лет старше тебя. Он здесь гораздо дольше присутствует и на гораздо более высоком уровне. Но и ты теперь там. Он тебе верит. И более того, он очень глубоко за тебя переживает. Думает о тебе. Если ты не понял еще такой простой вещи, то и никогда не поймешь.
Изабель снова помахала официантке.
– Я думаю, нам нужно выпить чая, как ты считаешь?
Она улыбнулась Бовуару, который не смог не улыбнуться ей в ответ.
Чай.
Англоязычные в Трех Соснах во время стресса непременно угощали друг друга чаем. Даже Рут. Хотя ее «чай», внешне на него похожий, на самом деле представлял собой виски.
У него такая традиция поначалу вызывала отвращение. Чаепитие. Но потом, спустя какое-то время, он обнаружил в себе тягу к чаю. Он надеялся, что ему предложат этот напиток, и пил его с удовольствием, которое, правда, старался не демонстрировать.
Бовуар заметил, что аромат «Красной розы» его успокаивает. Один только запах – и пить даже не нужно.
Официантка вернулась, и ароматное облачко чая обволокло его. Но все же Жан Ги продолжал чувствовать исходящую из основания черепа пульсацию, которая обхватила его голову, словно все сильнее уплотняющаяся мембрана.
Он должен подумать. Все переосмыслить. Попытаться увидеть, что происходит на самом деле. А не принимать то, что впихивают ему в мозги другие люди.
Но на ум приходила только цитата из Евангелия от Матфея, глава 10, стих 36.
В первый его рабочий день старший инспектор Гамаш пригласил Жана Ги к себе в кабинет.
Они впервые разговаривали с глазу на глаз. И агент Бовуар сразу же распознал две вещи.
Ощущение уверенности, исходящее от человека за столом. Такое необычное чувство. Большинство старших офицеров, с которыми сталкивался Бовуар прежде, находились в энергетическом облаке, имеющем ясный посыл: «пошел в жопу». И агент Бовуар научился им подражать.
И еще он заметил выражение глаз старшего инспектора.
Умные, яркие глаза. Вдумчивые. Таких у старших полицейских Sûreté практически не встречалось. Но в глазах Гамаша агент Бовуар увидел и что-то еще, удивившее его.
Доброту. Настолько очевидную, что ее заметил даже такой напуганный молодой человек, как он.
– Садись, – сказал тогда шеф и принялся быстро, четко перечислять, что требуется от Жана Ги Бовуара.
Практически Гамаш изложил ему кодекс поведения, который начинался с четырех пунктов, ведущих к мудрости: «Я не знаю. Мне нужна помощь. Я ошибался. Я приношу извинения». А заканчивал его простой ссылкой: «Евангелие от Матфея, 10: 36».
– Ты можешь запомнить все, что я тебе сказал, – проговорил шеф, провожая молодого агента к двери. – Или можешь не запоминать. Твой выбор. Как, конечно, и последствия.
Жан Ги привык делать то, что ему говорят. Привык исполнять приказы. А их ему отдавали отец, учителя, его старшие.
Концепция выбора была для него внове. И она его ошеломила. Как и привычка шефа вставлять в разговор то, что казалось Бовуару цитатами ни к селу ни к городу.
И только спустя несколько лет, после совместного расследования множества жутких убийств, агент Бовуар нашел слова, на которые ссылался шеф.
Евангелие от Матфея, 10: 36.
Жан Ги предполагал увидеть какое-то вдохновляющее библейское высказывание. От святого Франциска, например. Или что-нибудь из длинных посланий несчастным и почти наверняка неграмотным коринфянам.
Но то, что он прочел, поразило Бовуара в самое сердце.
«Враги человеку – домашние его».
Ничего вдохновляющего, только суровое предупреждение, произнесенное тихим голосом. Шепот из темноты.
Будь осторожен.
– Я устал, Изабель. Устал от всего.
Он повел рукой, показывая не на грязноватую забегаловку, а на мир, невидимый отсюда. Мир подозрений. Постоянных допросов. Земных подвижек.
Жан Ги просто хотел отдохнуть. Нет, он хотел чего-то большего. Свернуться на диване перед камином. С Анни и Оноре на руках.
И чтобы все ушло, исчезло.
Он отвез ее домой. У дверей она обняла его и шепнула:
– Будь осторожен.
Ее слова оказались так близки к тому, что он думал про себя несколькими минутами ранее, что волосы у него на затылке чуть не встали торчком.
– У меня теперь есть номер Курнуайе, – сказал он. – Чтобы не беспокоиться.
– Не Курнуайе тебе нужно опасаться.
– Гамаша, – сказал Бовуар.
– Нет. Себя самого.
Он ехал по Монреалю, чтобы подхватить Гамаша, и ничего не мог с собой поделать – ощущал очень-очень слабый запах. Розовой воды и сандалового дерева.
И снова видел его добрые глаза. Умные. Вдумчивые. Они пытались передать что-то тупоголовому молодому агенту в облаке «пошел в жопу».
Он смотрел на пешеходов, которые уворачивались от струй грязи, разбрызгиваемых машинами. На пожилых мужчин и женщин, которые цеплялись друг за друга, чтобы не упасть. На людей, вышедших из магазинов и прихваченных лютым холодом.
А Жан Ги представил себе, как он идет с семьей по берегу Сены. Как водит их по галереям, соборам и паркам Парижа. Как отправляется в недельную поездку в Прованс. На Ривьеру. Где солнце отражается от вод Средиземного моря, а не от снега.
Глава двадцать вторая
– Рут, ты что делаешь? – спросила Мирна.
Клара и Габри перестали стучать по клавиатуре компьютеров и оторвали глаза от экранов.
Все четверо приехали в Кауансвилл и теперь сидели в компьютерной комнате местной библиотеки, каждый за ноутбуком, вокруг большого стола для конференций.
Они пришли сюда ради высокоскоростного Интернета.
Рут, узнав, куда все направляются, присоединилась к ним.
Теперь старая поэтесса сидела за ноутбуком, ее пальцы быстро и шумно скакали по клавиатуре: она скорее стучала, чем нажимала. Удовлетворенное выражение на ее лице испугало бы даже Чингисхана.
