– А зачем тебе говорить, что твоя библиотека – магазин? – спросила Рут. – Ложь – твое природное качество.
– Это магазин, – раздраженно сказала Мирна. – Не думай, будто я не вижу, как ты выносишь мои книги под курткой.
– О, ты многого не видишь, – сказала Рут.
– Например?
– Например, Билли Уильямса.
– Я вижу его. Он разгребает мою тропинку и моет мою машину.
– Мою машину он не моет, – пробормотала Клара; она поймала взгляд Оливье, и они оба ухмыльнулись.
– И что это должно значить? – спросила Мирна. – Он хороший человек, только и всего.
– Тогда почему его нет здесь? – спросила Рут.
– Здесь? – переспросила Мирна, оглядываясь. – С какой стати ему тут быть? Тут разве что-то нужно чинить? – спросила она Клару.
– Я вынуждена сказать «да», – сказала Рут, и Роза рядом с ней кивнула.
– Давайте поменяем тему, – сказала Рейн-Мари.
– Ну, если тему убийства мы исчерпали, – сказала Рут, – а предрассудки нашей библиотекарши не позволяют нам говорить о…
– Предрассудки? У меня нет никаких…
– Я сегодня видел одну из твоих картин, – вставил Жан Ги первое, что пришло ему в голову.
– Ты же знаешь, ты с предрассудками, – сказала Рут. – Ты видишь только то, что на поверхности, и выносишь суждение. Билли Уильямс – всего лишь рукастый мужик.
– Одну из моих картин? Правда? – спросила Клара. – Где?
– Вернее, копию, – сказал Жан Ги. – Одну из нумерованных копий.
– Уж чья бы корова мычала, – сказала Мирна. – Ты разве видела в баронессе кого-нибудь другого, кроме уборщицы? Ты хоть имя ее знала?
– Не настало ли тебе время сделать предложение Габри? – спросила Анни у Оливье, подбрасывая дровишки в костер разговора. – Мы все ждем.
– Ждете? – спросил Габри. – Если он прождет еще немного, то я не смогу надеть на себя свою выходную одежду.
– Вот и весь твой ответ, – хмыкнул Оливье.
– Не обязательно знать, кого как зовут, чтобы о нем заботиться, – заявила Рут.
– И ты заботилась? – сказала Мирна. – Ты даже не знала, что она умерла.
– Я видел твою картину в доме Энтони Баумгартнера, – произнес Жан Ги громким голосом.
– Покойника? – спросила Клара.
– Слушайте, я же думала, что нам не разрешается говорить про убийство, – сказала Рут. – Это несправедливо.
– Мы не говорим об убийстве, – возразил Жан Ги. – Я говорю об искусстве.
– Ты? – в один голос произнесли Анни, Габри, Оливье, Клара, Мирна, Рут и даже Рейн-Мари.
У Розы стал испуганный вид. Правда, с утками такое часто случается. И часто не без причин.
– Что такое? – сказал Жан Ги. – Я культурный человек.
– С большой буквы «К», – подтвердила Анни, погладив его по руке.
– Это верно, – кивнул он. – Merci.
Они рассмеялись, потом Мирна обратилась к Рут:
– Извини, я рявкнула на тебя из-за баронессы. Но нельзя говорить такие вещи о человеке. Нельзя говорить, что у него предрассудки.
– Не у «него», – сказала Рут. – У тебя. Если ты корова, это еще не значит, что не можешь…
– Кто я?
– О какой картине речь? – спросила Рейн-Мари.
– О той, которая… – Жан Ги мотнул головой в сторону Рут. – Не об оригинале, конечно.
– Слава богу, нам повезло: оригинал у нас здесь, – заметила Рейн-Мари.
– Я имею в виду не оригинальную картину, – сказал Жан Ги.
– Да, верно, – согласилась Клара. – Я дала ту копию баронессе. Я забыла.
– Знаешь, Анни права, – сказал Габри Оливье. – Если ты хочешь иметь невинного мужа, тебе следует поторопиться с предложением руки и сердца. Мне не вечно будет тридцать семь.
– Тебе уже сколько лет тридцать семь, – усмехнулся Оливье.
– Я думаю, она подарила картину сыну, – заявила Клара. – Это настоящая трагедия. Вы представляете, кто его убил? Ой, прошу прощения, неподходящий разговор для стола.
Хотя за этим столом те же люди уже не раз в мерцании свечей говорили об убийствах.
– Ну, Рей-Рей, – пробормотал Арман, сняв очки и проведя рукой по усталым глазам, – что ты об этом скажешь?
Они пообедали, приняли душ, а теперь сидели на диване перед камином. Арман читал свой приближенный перевод электронного письма инспектора службы контроля. Оноре, в любимой пижамке «медвежонок», лежал на сгибе дедовской руки с одной стороны, с другой лежала Грейси.
Оноре точно знал, как этим пользоваться. Произносимых слов он не понимал, но воспринимал низкий, теплый резонанс, исходящий от тела деда. Каждое слово излучалось в него.
И потому они существовали на одной волне.
И это была хорошая волна.
Мальчик ухватил большую руку, зажал ее в своих. Почувствовал мягкое поглаживание и поцелуй в макушку.
И запах у него был знакомый. Как у папы.
Пока папа читал о причине убийства.
Потом Арман отложил свой блокнот и понес Оноре наверх, в кровать, где он взял «Винни Пуха». И Оноре уснул, слушая о приключениях Тигры, Крошки Ру, Пятачка и Пуха. И Кристофера Робина. В Стоакровом лесу.
– У меня до сих пор мурашки по коже бегут, – сказала Рейн-Мари, глядя на оригинал в мастерской Клары.
– У меня чуть инфаркт не случился, – сказал Жан Ги. – Представляешь – увидеть Рут в доме Баумгартнера. Парящей над камином.
– Таких, наверно, много в городе, – сказала Рейн-Мари. – Эта картина стала твоим крупным успехом. Прорывом.
– Не, галерея почти ничего не продала, – сказала Клара, созерцая свой шедевр. – Хотя копий сделали немало. Людям нравится смотреть на эту картину. А потом им нравится уходить. И в самом деле, кому нужна такая вещь, – она повела ложкой с мороженым в сторону пюпитра, – в доме?
– Явно Энтони Баумгартнеру, – сказал Жан Ги.
Все трое посмотрели на мерзкую старуху на картине, потом повернули головы и посмотрели в дверь Клариной студии, в кухню, на мерзкую старуху за столом.
Рут продолжала спорить с Мирной. На сей раз, кажется, о том, как следует делать меренги.
– Я предпочитаю что-нибудь покрепче маренго, – услышали они голос старухи.
– Это что – рыба такая, как червяк? – сказал Бенедикт.
– Нет-нет, меренги – это такие пирожные, безе еще называются. Маренго – это вид вермута. А рыба – это миноги.
– Вы меня совсем запутали.
Они повернулись к картине, прислонились к стене мастерской.
– Интересно, что это говорит о покойном? Что его привлекало к этой конкретной картине? – сказала Рейн-Мари.
